Роальд Даль: Рамминз

По своему телосложению он был противоположностью своему отцу, короткому и коренастому, как лягушка. Берт был высок, тонок, словно бы без костей, расслабленный в суставах, и даже голова, возможно, слишком тяжёлая для шеи, клонилась к плечам.

— Вы же соорудили стог в июне, — сказал я ему. — Чего ж так скоро принялись за него?

— Отец так захотел.

— Хорошенькое время собирать новый стог. Ноябрь.

— Отец так захотел, — повторил Берт, и оба его глаза, живой и мёртвый, остановились на мне абсолютно пустым взглядом.

— Устраивать себе такие хлопоты: разваливать, скирдовать, укреплять спустя всего пять месяцев.

— Отец так захотел! — Из носу Берта потекло, и он вытер нос тыльной стороной ладони, а ладонь вытер о штанину.

— Иди сюда, Берт, — позвал Рамминз, и парень полез на стог и встал на том месте, где солома задвигалась. Он взял нож и начал разрезать плотно упакованные кипы лёгкими пилящими движениями, держа за рукоять обеими руками и раскачиваясь всем телом. Я слышал хруст, с каким лезвие перерезало сухую солому, звук становился мягче, когда нож уходил глубоко в стог.

— Клод собирается получить приз за стрельбу по крысам.

Мужчина и парень неожиданно прервали работу и обернулись к Клоду, который стоял через дорогу, опершись на красный насос и держа винтовку в руке.

— Скажи ему, чтоб он убрал это проклятое ружьё, — сказал Рамминз.

— Он хороший стрелок. Он не попадёт в вас.

— Никто не будет стрелять в крыс рядом со мной, кто бы он ни был.

— Вы обидите его.

— Скажи ему, чтоб унёс ружьё, — сказал Рамминз медленно и враждебно. — Мне наплевать на собаку и прочее, но пусть меня поимеют, если я допущу здесь пальбу.

Двое со стога наблюдали, как Клод относил ружьё, затем в молчанье возобновили работу. Скоро Берт спустился в телегу и, дотягиваясь обеими руками до нарезанной соломы, стал ловко сваливать её возле себя.

Крыса, серо-чёрная, с длинным хвостом, выскочила из-под стога и побежала к изгороди.

— Крыса, — сказал я.

— Убей её, — сказал Рамминз. — Почему ты не возьмёшь палку и не убьёшь её?

Начался переполох, и крысы выскакивали всё быстрее, одна или две каждую минуту, откормленные, длиннотелые, припадая к земле на своём пути сквозь траву к изгороди. Когда лошадь замечала какую-нибудь из них, она шевелила ушами.

Берт снова вскарабкался на верх стога и разрезал другую кипу. Наблюдая за ним, я вдруг увидел, как он остановился в секундном замешательстве, затем опять начал резать, но на этот раз очень осторожно; и теперь я мог слышать иной звук, приглушённый скрежет, словно лезвие задевало за что-то твёрдое.

Берт поднял нож и исследовал лезвие, пробуя его большим пальцем. Затем опустил, осторожно вставил в надрез — лезвие входило всё ниже, пока снова не упёрлось в твёрдый предмет; и когда он сделал короткое пилящее движение, опять раздался скрежет.

Рамминз повернул голову и через плечо посмотрел на парня. Он как раз поднимал охапку соломы, держа её обеими руками, но так и застыл, как вкопанный, на середине усилия, глядя на Берта. Берт оставался неподвижным, держа рукоять ножа обеими руками, с замешательством на лице. На фоне бледно-голубого ясного неба две застывшие фигуры на вершине стога выглядели резко и темно, как на гравюре.

Затем голос Рамминза, более громкий, чем обычно, прорезал покрывающую всё тишину: «Кто-то из этих чёртовых скирдователей что-то там забыл в стогу».

Он замолчал. И опять тишина, неподвижные люди. И неподвижный Клод, через дорогу у красного насоса. Стало вдруг так тихо, что мы могли слышать, как женский голос с соседней фермы в долине звал мужчин к столу.

Затем Рамминз снова крикнул, хотя и не было необходимости кричать: «Валяй дальше! Валяй, режь, Берт! Хворостина не испортит твоего ножа!»

По какой-то причине, а может, просто почуяв опасность, Клод неторопливо пересёк дорогу и встал рядом со мной, облокотись на калитку. Он ничего не сказал, но нам обоим показалось, что мы знаем, что сейчас что-то случится с этими двумя, с этой окружающей их неподвижностью, и особенно с самим Рамминзом. Рамминз был напуган. Берт также. И сейчас, когда я наблюдал за ними, я начал сознавать, что какой-то смутный образ шевельнулся в глубине моей памяти. Я сделал отчаянную попытку увидеть и схватить его, Мне даже показалось, что почти удалось это, но образ выскользнул, и когда я погнался за ним, то обнаружил, что углубляюсь в прошлое неделя за неделей, возвращаясь в жёлтые дни лета — тёплый ветерок тянет по долине с юга; большие буковые деревья, обременённые листвой; поля, наливающиеся золотом; пора сенокоса и стогованья; и этот стог…