Роальд Даль: Ты мне, я тебе

— Привет, — шепнул он. — Всё нормально?

— Всё для тебя готово, — шёпотом отвечал я.

Он нырнул в отверстие, и его шлёпанцы зашаркали по траве, направляясь к моему дому. Я двинулся в противоположном направлении.

Я открыл дверь. Внутри было ещё темней, чем снаружи. Я аккуратно притворил дверь, снял плащ и повесил его на дверную ручку, снял шлёпанцы, поставил их к стене возле двери. В темноте я не мог различить собственных движений и всё делал на ощупь.

Бог ты мой, хорошо, что Джерри так долго тренировал меня с завязанными глазами. Меня вели не ноги, а пальцы. Руки, то одна, то другая, нащупывали стену, перила, мебель, гардину, так что я в каждый момент знал, где нахожусь. Или думал, что знаю. Жуткое и неприятное ощущение — посреди ночи прокрадываться в чужой дом. Нашаривая дорогу на второй этаж, я вспомнил, как прошлой зимой воры забрались ко мне в гостиную и вынесли телевизор. Приехавшим наутро полицейским, я показал на здоровенную кучу дерьма в снегу возле гаража. «Это у них всегда, — сказал полисмен. — Не могут удержаться. Поджилки трясутся».

Ступеньки кончились. Держась правой рукой за стену, я добрался до коридора, но через два шага остановился. Дверь в первую детскую спальню была приоткрыта. Изнутри доносилось тихое дыхание восьмилетнего Роберта. Я пошёл дальше. Вторая спальня. В ней спали шестилетний Билл и трёхлетняя Аманда. Я прислушался. Всё было тихо.

Спальня родителей находилась в конце коридора, ярдах в четырёх от меня. Дверь была открыта, как мы и договаривались. Я застыл в проёме, ловя малейший знак, что Саманта не спит. Тишина. По-прежнему вдоль стены я приблизился к её стороне кровати, встал на колени, выдернул из розетки штепсель от ночника и, опустив штепсель на пол, почувствовал себя гораздо увереннее. Я в темноте не видел Саманту и ничего не слышал, но, наклонившись ниже, уловил её дыхание. Внезапно на меня пахнуло её духами густой мускусный запах, тот же, что и в тот вечер. Кровь загудела в моих жилах. Я быстро и бесшумно обогнул кровать.

Всё, что мне оставалось, — это лечь. Я лёг, и звон пружинного матраса прозвучал, как выстрел из ружья в запертой комнате. Я затаил дыхание. Сердце колотилось чуть ли не в самой глотке. Саманта лежала неподвижно спиной ко мне. Я натянул одеяло и повернулся к ней. Меня обожгло женским теплом. Ну!..

Я вытянул руку и коснулся её ладонью. Шёлковая ночная рубашка была тёплой. Моя рука легла на её бедро. Она не двигалась. Примерно через минуту моя рука скользнула вперёд и принялась за работу. Пальцы медленно, умело и осторожно разводили огонь.

Она пошевелилась, легла на спину и сонно пробормотала:

— Ах, дорогой… О Господи… Какой же ты…

Я, разумеется, не раскрывал рта и не оставлял своего занятия…

Прошло две минуты.

Она не двигалась.

Ещё минута. Ещё.

Не шелохнётся! Сколько же она так будет лежать?!

Я удвоил усилия.

Почему же она молчит? Что за странная скованность, отчего она как замороженная?

Как вдруг я понял. Про Джерри-то я и позабыл! Я так распалился, что все его инструкции вылетели у меня из головы. Я действовал не в его стиле, а так, как привык! Его система была гораздо сложнее. До смешного. До бессмыслицы. Но она-то была приучена именно к ней! А теперь заметила, что что-то не то, лежит и пытается догадаться, в чём дело.

Но было уже поздно менять что-нибудь. У меня не оставалось иного выбора, как продолжать в том же духе.

И я продолжал. Женщина сжалась, как закрученная пружина. Я ощущал её искрящее напряжение. У меня выступил пот.

И тут она негромко застонала.

В моём мозгу пронеслись жуткие картины: что, если она больна? Если у неё сердечный приступ? Может, мне лучше убраться, пока не поздно?

Она застонала громче и неожиданно с криком «Да, да, да, да, да!!!» взорвалась, как бомба, у которой огонь дополз по бикфордову шнуру к взрывчатке. Она обхватила меня обеими руками и набросилась, как лютый тигр. Или тигрица.

Я и не представлял себе, что женщина способна на то, что делала со мною Саманта. Она превратилась в смерч, слепящий вихрь, вырвала меня с корнем и понесла в небесные края, о существовании которых я и не подозревал.

Я оставался пассивен. Я ничего не мог. Я был беспомощен, как щепка в водовороте, как ягнёнок в когтях у льва. Ещё хорошо, что я вообще не задохнулся.

Я полностью подчинился бешеной фурии, и шторм бушевал, не переставая, десять, двадцать, тридцать минут — кто мог измерить? Я здесь не собираюсь никого развлекать описанием пикантных подробностей, я не перебираю грязное бельё в присутствии посторонних. Не обессудьте, и надеюсь, что моя сдержанность никого не разочарует. Что касается меня, то разочарованием и не пахло. В завершающем пароксизме я испустил вопль, который должен был поднять на ноги весь квартал, и с этим воплем я кончился. От меня осталась сморщенная пустая кожура.