Фридрих Дюрренматт - Собрание сочинений в пяти томах. Том 3. Романы и повести

Джо-Марихуана и Большой Джимми были самыми знаменитыми киллерами североамериканского континента. Оба высокие и худощавые, но если первый пользовался известностью, то второй — дурной славой, первый был моралист, а второй — эстет. Джо-Марихуана был обязан своим прозвищем манере засовывать в мертвые уста каждой своей жертвы самокрутку с марихуаной — не потому, что сам он курил марихуану, а потому, что хотел дать знать всем: покойник был плохой человек. Кроме того, он прикреплял на грудь своим жертвам записку, в которой сообщал, на каком основании он их прикончил, однако никогда не указывал истинную причину, известную только синдикату, а называл ту, которой — при его репутации — было достаточно, чтобы взять кого-то в перекрестье нитей оптического прицела: изменял жене, не чтил мать, атеист, скупердяй, педераст, коммунист и т. д. Из-за этого журнал «Тайм», объявивший Джо-Марихуану человеком года, написал, что тот по своим моральным принципам, в сущности, мог бы пристрелить всех, живущих в Соединенных Штатах. Оставалось загадкой, почему полиции никак не удавалось его схватить. После очередного убийства он вел себя крайне легкомысленно, хотя в то же время и остроумно. И шел на все, чтобы оставить на трупе свой знак, даже если для этого надо было пробраться в дом скорби, в морг судебных медиков или еще куда-нибудь. Никто из его «клиентов» не был защищен от него и после смерти. Даже когда полиция эксгумировала тело Пепе Рунцеля по заявлению его жены, утверждавшей, что ее муж не покончил с собой, и гроб открыли, то обнаружили в зубах у Пепе самокрутку, а на груди записку: «Хозяин борделя». В противоположность Джо Большой Джимми не был популярен, более того, полиция долгое время сомневалась, что такой, как он, вообще существует, она считала, что речь идет о нескольких преступниках. Для Джимми жертвы были безразличны, его интересовала сложность задачи. Его жертвы находили в запертых изнутри кабинках общественных туалетов, в охраняемых полицией больничных палатах, якобы спящими в салонах первого класса самолетов или же поникшими в своих креслах сената или конгресса. Исполнив свою задачу, он укрывался в каком-нибудь борделе и сидел там часто неделями, время от времени отпуская какое-нибудь замечание или проговариваясь во сне, так что полиция мало-помалу утвердилась во мнении, что Большой Джимми действительно существует. Узнав об этом, синдикат предпочел на зиму укрыть его вместе с Джо в пансионате. Заточение далось моралисту легко, а эстету тяжко. Джо стремился к духовной концентрации, Джимми — к эмоциональной разрядке, первый жаждал медитации, второй — женщин. Джо время от времени исчезал ночью, чего никто не замечал, сидел на стропилах полуразвалившейся церкви или в одной из комнат пустого дома священника. Большой Джимми подкарауливал девочку, дважды в неделю доставлявшую в пансионат молоко, — короткие темные, небрежно причесанные волосы, голубые глазки, простодушная и свежая, не подозревающая, что сквозь щели закрытых ставней за ней следят закоренелые преступники, изнывающие от похоти и приговоренные к противоестественному воздержанию.

Так что ничего избежать было нельзя. Большой Джимми хотел лишь опередить других, а Джо только пытался ему помешать, потому-то, когда все стали чесать о ней языки, он и пригрозил, что свернет шею любому, кто станет приставать к девочке. Но оба они не приняли в расчет пса. А тот, стараясь защитить Эльзи, перевернул тележку с бидоном и вцепился зубами в зад Джо, пытавшемуся спасти девочку, в то время как Большой Джимми валялся с ней в луже молока, а в лесу над пансионатом кто-то пьяным голосом громко декламировал:

Крику и воплей хватало, причем было не разобрать, кто больше кричал и вопил — Джо, Джимми или девочка. Наконец Джимми скрылся в доме, а девочка убежала вниз по склону. Пес же не отпускал Джо, он с такой силой вгрызся в его зад, что даже сторож Ванценрид не смог его оторвать. Только бандит по кличке Алый Цветочек освободил Джо от озверевшего пса, разрядив в него свой кольт «Магнум» фирмы «Смит и Вессон», хоть в самого пса и не попал: тот схватил зубами пистолет и помчался вниз по склону, таща за собой перевернутую тележку.

Ванценрид позвонил фон Кюксену. Барон погрузился в раздумье. Его сделки приобрели недавно новый оттенок. Став членом синдиката, он начал продавать наряд у с подделками, про которые он туманно намекал, что они, вероятно, могут оказаться подлинниками, также и настоящие подлинники, о которых он утверждал, что они поддельные. Продавал он их только тем, кто навел справки в синдикате и знал, что картины эти подлинные, но краденые, зачастую из вилл тех, кто летом приезжал сюда утешаться от тоски богатства весельем нищеты. Фон Кюксен подумал сначала, что о происшедшем стоит сообщить на Минерваштрассе, но потом решил действовать самостоятельно. Около полудня к пансионату подкатили «эстон мартин» и два «кадиллака». Из «эстона» вышел фон Кюксен, из «кадиллаков» — два его приемных сына. Барон — светловолосый господин с моноклем, поблескивающим в глазу, в белых перчатках, с сукой породы доберман на поводке — впервые прибыл в пансионат. Ванценрид провел его в вестибюль.