Мишель Уэльбек - Расширение пространства борьбы

После бесстрастного и обстоятельного исследования побочных проявлений сексуальной функции настало время приступить к главному. Если только вы не прервете неумолимый ход моих рассуждений замечанием, которое я великодушно позволю вам сделать: «Все ваши примеры относятся к подросткам, это, конечно, важная пора жизни, но она занимает относительно недолгое время. Не опасаетесь ли вы поэтому, что ваши умозаключения, пусть редкостно проницательные и верные, все же будут страдать известной неполнотой и относительностью?» Я отвечу моему симпатичному оппоненту, что подростковый возраст – не просто ответственный период в жизни: это единственный период, который можно называть жизнью в полном смысле слова. В тринадцать лет все импульсы человека проявляются с максимальной силой, затем они начинают постепенно слабеть либо оформляются в определенные поведенческие модели и в этих формах застывают навсегда. Мощность изначального взрыва такова, что исход конфликта может долгие годы оставаться неясным; в электродинамике это называется переходным состоянием. Но мало-помалу колебания замедляются, превращаясь в длинные волны, меланхоличные и нежные; с этого момента все сказано и жизнь становится лишь приготовлением к смерти. То же самое можно выразить грубее и приблизительнее, если сказать, что взрослый человек – это укрощенный подросток.

Итак, после бесстрастного и обстоятельного исследования побочных проявлений сексуальной функции настало время приступить к главному. Мой тезис будет выражен в нижеследующей формуле, сжатой, но емкой:

Сексуальность – одна из систем социальной иерархии.

На этом этапе мне надлежит с большим чем когда-либо тщанием заботиться о строгости и выверенности моих формулировок. Ибо идейный противник порою прячется в засаде у финишной прямой и с криком ненависти кидается на неосторожного мыслителя, который, почувствовав, что первые лучи истины вот-вот озарят его изможденное чело, забывает прикрыть тылы. Я не совершу этой ошибки и, позволив светильникам изумления загореться в ваших головах, буду разворачивать перед вами кольца моего рассуждения с безмолвной неторопливостью гремучей змеи. Так, я не оставлю без внимания замечание, которое сделает мне любой внимательный читатель: во второй мой пример вкралось понятие любовь, тогда как до сих пор моя система доказательств строилась на основе одной лишь сексуальности. Противоречие? Нестыковка? Ха-ха!

Марта и Мартен прожили в браке сорок три года. Поженились они в двадцать один год, значит, сейчас им по шестьдесят четыре. Они уже вышли на пенсию, или вот-вот выйдут, и готовятся перейти к образу жизни, характерному для этого возраста. Как говорится, они окончат свои дни вместе. В этих условиях они, несомненно, будут представлять собой «пару», то есть обособленную структуру, вполне самодостаточную и даже способную в некоторых второстепенных моментах нейтрализовать или вовсе сокрушить старую гориллу индивидуализма. Вот в этих-то рамках я и предлагаю поставить вопрос о том, каким смыслом следует наделять слово «любовь».

Вначале я ввел мою мысль в строгое русло ограничений, а теперь готов сказать, что понятие любви, онтологически труднодоказуемое, тем не менее наделяется или наделялось до недавнего времени всеми атрибутами чудесной, могучей силы. Слепленное наспех, оно быстро завоевало широкую аудиторию, и даже в наше время мало найдется людей, которые категорически и вполне осознанно отказываются любить. Этот бесспорный успех призван доказать, что любовь таинственным образом отвечает некоей насущной потребности, заложенной в природе человека. Однако – вот она, разница между вдумчивым аналитиком и любителем рассказывать небылицы! – я поостерегусь высказывать даже самое робкое предположение о сути вышеозначенной потребности. Что бы там ни было, любовь существует, раз мы можем видеть ее последствия. Вот фраза, достойная Клода Бернара 5, и я непременно хочу ее ему посвятить. О блистательный ученый муж! Ведь это не случайность, что разрозненные наблюдения, казалось бы не имеющие ничего общего с первоначальной целью твоих исследований, чинно рассаживаются рядком, словно жирные перепелки, греясь в лучах твоего непререкаемого величия. Недаром же ты в 1865 году утвердил протокол экспериментов: теперь самые поразительные факты могли стать научной истиной, только если выдерживали проверку открытыми тобой законами. Приветствую тебя, великий физиолог, и решительно заявляю: я не сделаю ничего такого, что могло бы хоть на сколько-нибудь сократить время твоего владычества.