Элена Ферранте - Моя гениальная подруга

— Я знаю, что ты не спишь, — сказал он.

— Не сплю.

— Забудь о подруге.

— Ей сейчас плохо. Я ей нужна.

— Ты нужна мне, — сказал он, наклонился и поцеловал меня в губы совсем не так целомудренно, как его сын, языком приоткрыв мне рот.

Я не смела пошевелиться.

Продолжая настойчиво и страстно целовать меня, он откинул простыню, нашел рукой мою грудь и начал ласкать ее под рубашкой. Потом его рука спустилась вниз, и он резко надавил двумя пальцами мне между ног поверх трусов. Я не издала ни звука и не шелохнулась. Меня обуяли одновременно ужас, отвращение и удовольствие, которое я, несмотря ни на что, испытала. Его усы кололи мне верхнюю губу, язык был шершавым. Он медленно оторвался от моего рта и убрал руку.

— Завтра вечером мы с тобой прогуляемся по пляжу, — охрипшим голосом сказал он. — Вдвоем — только ты и я. Я очень тебя люблю и знаю, что ты тоже меня любишь. Правда?

Я промолчала. Он снова коснулся губами моих губ, пробормотал: «Спокойной ночи», поднялся и вышел из кухни. Я еще долго лежала замерев и стараясь забыть ощущения от его ласк. Может, Нино хотел меня предупредить? Догадывался, что произойдет? Я чувствовала бесконечную ненависть к Донато Сарраторе и омерзение к себе, к своему телу, оказавшемуся способным испытывать подобное удовольствие. Сегодня это может показаться невероятным, но, насколько я помню, до того вечера я понятия не имела, что такие удовольствия существуют, и это меня потрясло. Я пролежала в одной и той же позе несколько часов, но с первыми лучами солнца вскочила, сложила вещи, разобрала постель, написала Нелле пару слов благодарности и ушла.

Остров был погружен в тишину, на море стоял штиль, только запахи ощущались сильнее обычного. На деньги, выданные мне матерью месяц с лишним назад, я купила билет на ближайший паром. Как только он отошел от берега и остров, подсвеченный нежными красками раннего утра, растаял вдали, я вспомнила о Лиле и подумала, что теперь мне наконец есть что ей рассказать: вряд ли с ней случилось что-нибудь столь же невероятное. Но следом за этой мыслью пришла другая, и я поняла, что презрение к Сарраторе и отвращение к себе не дадут мне и рта раскрыть. На самом деле я и сейчас с трудом подбираю слова, чтобы впервые в жизни описать, чем внезапно закончились мои каникулы.

Неаполь встретил меня вонью и изнурительной жарой. Мать, ни слова не сказав о том, как я изменилась, — никаких прыщей, кожа шоколадная от загара, — набросилась на меня с руганью за то, что я вернулась раньше намеченного.

— Что ты там натворила? — бушевала она. — Плохо себя вела? Подруга учительницы тебя выгнала?

Реакция отца была прямо противоположной: он блеснул глазами и раз сто повторил: «Мадонна! Какая красавица у меня дочь!» Братья презрительно скривились: «Ты прямо как негр».

Я посмотрелась в зеркало и сама себя не узнала: солнце снова сделало меня яркой блондинкой; лицо, руки, ноги будто окрасились в цвет темного золота. На Искье, среди загорелой толпы, преображение казалось мне естественным, но здесь, в нашем квартале вылинявших улиц и болезненно бледных лиц, моя яркость воспринималась как ненормальная. Соседи, здания, запруженное транспортом пыльное шоссе напоминали плохо пропечатанную газетную фотографию.

Первым делом я побежала искать Лилу. Покричала ей со двора, она высунулась в окно, увидела меня и сразу спустилась. Мы обнялись и поцеловались. Она наговорила мне комплиментов, чем очень меня удивила: раньше она никогда не давала воли таким бурным чувствам. Она была вроде бы прежней, но в то же время другой. За прошедший месяц с небольшим она заметно повзрослела — не девочка, а молодая женщина лет восемнадцати. Старое платье было ей коротко и узко, как будто она за несколько минут прямо в нем и выросла, и тесно обтягивало стройную высокую фигуру с прямыми плечами. Очень бледное лицо на хрупкой шее поразило меня красотой и изяществом.

Ее нервозность бросалась в глаза. Она то и дело озиралась по сторонам, не объясняя почему. Сказала только: «Сходи со мной» — и попросила проводить ее в колбасную лавку Стефано. Взяла меня под руку и добавила: «Мне кроме тебя и поговорить не с кем. Хорошо, что ты вернулась! Я уж боялась, что до сентября тебя не увижу».

Мы еще никогда не ходили, так тесно прижавшись друг к другу и сцепив руки, и никогда не чувствовали себя настолько счастливыми оттого, что мы снова вместе. Лила рассказала мне, что дела идут с каждым днем все хуже. Как раз накануне вечером Марчелло явился к ним с кучей сладостей и шампанским и подарил ей кольцо с бриллиантами. Она приняла его, даже примерила, чтобы не злить родителей, но, когда он уходил, на пороге вернула ему кольцо и наговорила грубостей. Марчелло сначала пытался ее уговаривать, потом перешел к угрозам, как в последнее время делал все чаще, а под конец разрыдался. Фернандо и Нунция заметили, что что-то не так. Матери Лилы Марчелло очень нравился, она привыкла к тому, что он каждый вечер приносит какие-нибудь лакомства, и гордилась тем, что у них теперь есть телевизор; ну, а отец возомнил, что благодаря родству с Солара жизнь у них наладится, а все неприятности останутся в прошлом. Поэтому, едва за Марчелло закрылась дверь, они упорнее, чем обычно, принялись допытываться, что случилось. Но тут вмешался Рино, прежде молчавший; он бросился защищать сестру, крича, что ей не нужен такой благодетель, как Марчелло, и она имеет полное право ему отказать, а если они вздумают насильно выдать ее замуж, он лично подожжет дом, мастерскую, себя самого и всю семью. У отца с сыном дошло до потасовки, Нунция кинулась их разнимать, и они перебудили всех соседей. Рино ушел спать, трясясь от переполнявшего его гнева, рухнул в постель, но через час его настиг очередной приступ лунатизма. Его нашли на кухне: он одну за другой зажигал спички и бросал их рядом с газовым баллоном, наблюдая, как скоро они погаснут. Испуганная Нунция разбудила Лилу: «Рино и правда хочет всех нас заживо сжечь!» Лила побежала на кухню и успокоила мать: Рино спал, но даже во сне больше всего заботился, чтобы не случилось утечки газа. Лила отвела его назад и уложила в постель.