Элена Ферранте - Моя гениальная подруга

Мариза, счастливая, бежала переодеваться, а у меня портилось настроение: мне-то надеть особенно было нечего. Впрочем, мне казалось, что его мало интересуют мои красота и привлекательность. Стоило нам выйти за порог, как он заводил свою очередную лекцию, обращаясь исключительно ко мне. Мариза злилась и ворчала, что лучше бы она осталась дома, а я ловила каждое произнесенное Нино слово. Но вот что удивляло меня больше всего, так это то, что в Порто, где всегда толкалось много народу, Нино практически не реагировал, когда незнакомые молодые — и не очень молодые — парни подмигивали и улыбались нам с Маризой; никакого сравнения с Паскуале, Рино, Антонио или Энцо, которые впадали в дикую ярость, стоило на прогулке кому-нибудь из мужчин лишний раз взглянуть на нас. Телохранитель из Нино был никудышный. Его настолько занимали собственные мысли, которыми он спешил поделиться со мной, что ни на что другое просто не обращал внимания.

В результате Мариза подружилась с парнями из Форио, и они стали приезжать к ней в Барано. Она брала их на пляж Маронти и проводила с ними время до вечера. Однажды мы, как обычно, втроем пошли в Порто; там она встретилась со своими новыми друзьями и бросила нас (не представляю, чтобы Паскуале позволил такое Кармеле, а Антонио — Аде). Мы с Нино отправились гулять вдоль побережья. В десять Мариза нашла нас, и мы вместе вернулись домой.

В тот день, пока мы с Нино были одни, он вдруг сказал мне, что в детстве завидовал нашей дружбе с Лилой. Он издалека наблюдал, как мы — не разлей вода — болтали и смеялись, и мечтал, чтобы мы приняли его в свою компанию, но стеснялся к нам подойти. Потом он улыбнулся и спросил:

— Помнишь, как я признался тебе в любви?

— Помню.

— Ты мне очень нравилась.

Я покраснела и глупо прошептала:

— Спасибо.

— Я думал, что мы с тобой поженимся и всегда будем вместе, все трое — ты, я и твоя подруга.

— Все трое?

Он улыбнулся своим детским фантазиям:

— Что я тогда смыслил в любви?

Потом он начал расспрашивать меня о Лиле:

— Она учится?

— Нет.

— А чем занимается?

— Помогает родителям.

— Она была такая умная! Умнее всех в школе. Я по ней прямо с ума сходил.

Именно так он и сказал: «Я по ней прямо с ума сходил». Если раньше его слова о том, что он признался мне в любви только ради того, чтобы втиснуться в наши с Лилой отношения, меня только чуть кольнули, то теперь я жутко расстроилась, даже в груди защемило.

— Она уже не та, — сказала я. — Она изменилась. — И чтобы избежать новых болезненных моментов, сменила тему: — Ты не слышал, что говорят обо мне в школе учителя?

К счастью, мне удалось вовремя прикусить язык. Но после того разговора я перестала писать Лиле: надоело докладывать ей обо всем, что со мной происходит, и не получать ни слова в ответ. Вместо этого я посвятила себя заботам о Нино. Я знала, что он поздно встает, и изобретала всевозможные хитрости, чтобы не завтракать с остальными. Я дожидалась его, чтобы вместе идти на море. Я собирала его вещи и сама их несла. Когда он уплывал на глубину, я вылезала из воды и со страхом смотрела на удалявшуюся черную точку — его голову над волной. Я нервничала, когда он пропадал из виду, и была счастлива видеть, что он возвращается. В общем, я любила его и сознавала это. Мне нравилось его любить.

Приближалось 13 августа. Как-то вечером я сказала, что не хочу идти в Порто и предпочла бы прогуляться по Маронти под полной луной. Я надеялась, что Нино пойдет со мной, а не с сестрой: у той в Порто завелся парень, с которым, по ее словам, она целовалась — так она изменяла своему неаполитанскому дружку. Но он пошел с Маризой. Я из принципа отправилась одна по каменистой дороге к пляжу. Песок был холодный, в свете луны серо-черный, море едва дышало. Вокруг не было ни души, и я расплакалась от одиночества. Кто я, что я такое? Я снова чувствовала себя красивой, у меня исчезли прыщи, солнце и море сделали меня стройнее, и все равно человек, который мне нравился и которому я хотела нравиться, не проявлял ко мне интереса. Что за клеймо на мне, что за проклятие? Наш квартал виделся мне бездной, из которой невозможно выбраться. Потом я услышала шуршание песка, обернулась и увидела тень Нино. Он сел рядом. Через час ему надо было вернуться за сестрой. Он колотил пяткой по песку — явно нервничал. Наконец, вместо того чтобы пуститься в рассуждения о литературе, он неожиданно заговорил об отце.

— Я посвящу свою жизнь тому, — сказал он так, будто давал обет исполнить священную миссию, — чтобы не быть похожим на него.