Эрик Ханберг - Ржаной хлеб с медом

— То-то и оно-то.

По тону не понять, согласие это, отрицание или возражение.

Жанис много курил. Видимо, для того, чтобы заполнить долгие паузы. Медленно доставал из кармана пачку «Примы», вынимал сигарету, вертел в пальцах, разминал и лишь после этого всаживал в продолговатый мундштук с обгорелым, в зазубринах концом. Мундштуки Жанис мастерил сам. У него их накопилась целая коробка из-под кубинских сигар. Но пользовался Жанис только одним, обгорелым.

— Новый мундштук всегда хуже обкуренного. То-то и оно-то.

Дым «Примы» окрашивал седоватые усики во все более и более густые тона. Захоти Пильпук смыть никотинный цвет лучшим шампунем, вряд ли бы из этого что-нибудь вышло.

Выглядел Жанис всегда несколько пришибленным. Самоуверенность возвращалась к нему лишь в те мгновения, когда с кем-нибудь он уже встречался не в первый раз. Разговорчивей он, понятно, от этого не становился. И если гостить случалось у Рейниса Раюма, тот подводил итог беседе традиционным изречением:

Рейнис, пожалуй, единственный не находил, что Жанис подбит ветром. Пильпук нутром это чувствовал, а потому засиживался у него дольше, чем где-либо. Сказать правду, не было никаких оснований посматривать на Жаниса свысока. Чудаковатое увлечение еще не доказательство, что у человека не хватает винтиков. Однако в Заливе никому в голову не приходило сказать:

— Жанис коллекционирует колеса.

Говорили:

— Пильпук помешался на колесах…

Сам он тоже никогда не употреблял слово «коллекция», величал свои сокровища «подвижным составом». Какого-то особого принципа или системы у Жаниса не было. Хватал все, что попадалось под руку. Интерес к собирательству у него проклюнулся еще в детстве. Отец в кузне подковывал лошадей, оковывал колеса. Негодные отдавал сыну. Пацан гонял их, сколачивал сомнительной прочности приспособления, катался с горки. Со временем он унаследовал ремесло отца. Старые колеса по-прежнему берег, на дрова не расходовал. Вокруг цветника построил из них целый забор.

Коллекция заметно пополнилась во время войны, когда по Заливу два раза прокатился фронт. Просто поразительно, как мог этот тщедушный мужичок сдвинуть с места иное колесище.

В «А́мурах» — так назывался хутор Пильпука — взору представали тележные колеса на деревянной оси и на железной, от извозчичьих пролеток, детских колясок, ломовых роспусков, автомашин, тракторов, железных кроватей, самолетов и ручных тачек, с шинами и без шин, а также запчасти средств передвижения военных и предвоенных лет. Когда после капитуляции всю технику собирали, сортировали и решали, что использовать, а что отправлять на переплавку, пильпуковское собрание не тронули — что толку от одного колеса? А вот коллекция шин поредела. Обитатели Залива Иванов день обычно праздновали на Сосновой горке. Однажды только-только все распелись, как заметили за домом Пильпука на высоте лесных верхушек пламя. Оказалось, горожане нашли на берегу Нельтюпите уединенный уголок и решили обосноваться. Стали собирать хворост на растопку и набрели на угол хлева в «Амурах». Рассудили, что прислоненные к цоколю полустертые шины наверняка никому не нужны. Так в Ивановом костре испепелились покрышки немецкого штабного «виллиса», мотоцикла НСУ и двух тракторов. Этот урон Жанис уже не чаял восполнить. Осталось лишь вздохнуть и смириться с судьбой.

— Лучше взяли бы дрова. Что дачник понимает в подвижном составе! То-то и оно-то.

Но что пропало, то пропало, решил Пильпук и стал тихо, спокойно собирать экспонаты поновее.

Как-то раз, возвращаясь с молочного пункта, присобачил к телеге маховое колесо от самоходного локомобиля. Прилаженная к телеге ось и два железных прута удерживали маховик стоймя. Его, правда, болтало во все стороны, как пьяного, но вперед катился.

Раюм за такую поклажу отчитал соседа:

— Смотри, доконаешь своими железяками Элефанта.

— А иначе как бы я его домой приволок?

В вопросе было столько удивления, будто речь шла о куске хлеба. Понятны были и опасения Рейниса, за лошадь отвечал он, а не Пильпук. Если Жанис день-деньской ездил на Элефанте, это еще ничего не значило. Гнедого в Заливе каждый считал своим. На нем окучивали картошку, возили сено, делали все, что было не под силу человеку. Приусадебную землю, правда, старались вспахать трактором. Обычно никаких осложнений не возникало — механизаторы еще не были отучены от левых заработков и по-прежнему питали слабость к хорошему угощению.