Array Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том III (СИ)

Без драки слова оседали в нём гадкой мутью, но пришлось стерпеть — драка в этом кабаке, столь близком к «квартирам», тайной не останется. Слишком легко из-за наказания за драку лишиться свободы распоряжаться собой в ближайшие дни.

А свобода эта нужна — чем дольше Клим говорил, тем яснее становилось Метелину, что упущенного свидания с взрывателем он себе не простит.

Если это действительно человек, бежавший из Петерберга, Метелину он нужен. Невозможно ведь заниматься бесконечной чепухой в Резервной Армии, пока в Петерберге взрывают дома . Закроешь глаза, представишь хоть на мгновение такой немыслимый поворот — и уже никогда не найдёшься с ответом, что ты вообще делаешь в Столице, когда твой город перевернулся с ног на голову.

День за днём Метелин твердил себе, что ему не принадлежит ни собственное имя, ни титул, ни обеспеченные именем и титулом блага. Вот только город, в котором прожита почти вся эта бестолковая, ворованная и случайная жизнь, у себя не отнимешь. Он, наверно, и есть то единственное, что было с Метелиным на самом деле.

То, за что не стыдно цепляться, если уж предусмотрена в человеческом устройстве эта потребность.

Внизу же успело прибавиться ещё шинелей — но с офицерскими погонами. Новые ночные посетители сгрудились вокруг орхидеи, так изумившей при входе и Метелина.

— Мамаша, да вы, как я погляжу, придерживаетесь самых радикальных взглядов! — приставал к старухе-хозяйке чрезмерно, буквально до тошноты надушенный поручик. Кошмарный шлейф его духов даже привёл Метелина в чувства.

— Сгиньте, окаянные! Битый час выручку не могу сосчитать, больно много вас сегодня, идёте и идёте.

— Ах, мамаша, скоро вы от нас отдохнёте, скоро вы поплачете о нас! — раскривлялся молодой совсем капитан. — Мы, мамаша, отправляемся на войну.

Старуха-хозяйка замахала полотенцем, всё пытаясь обойти офицерскую толпу.

— Не верите, мамаша? А будете, непременно будете корить себя, что не наполнили нам прощальных стопок, когда утром объявят о мобилизации!

— Вы так не шутите, ваше благородие! — откликнулся из-за стола рядовых усатый здоровяк.

— Так разве же мы шутим? — до тошноты надушенный поручик лихо перемахнул к орхидее и воздел её над головой совершенно театральным жестом. — Мы с балета, но в этом городе никак нельзя посмотреть достойный балет, не посмотрев заодно на Патриаршие палаты и Штаб. Знали бы вы, какой балет сейчас творится там!

Метелин с тревожным каким-то предчувствием ещё раз оглядел раскрасневшихся от шутовства и мороза офицеров.

— По площади между Штабом и палатами шныряют посыльные, но нам повезло, — белозубо улыбнулся капитан, — мы имели честь лицезреть самого генерала Грудова! И он, представьте себе, шёл через площадь на поклон к Четвёртому Патриархату, едва не срываясь на бег. Староват, староват генерал для таких забав — поскользнулся, бедняга, от спешки и перед самой лестницей сверзился прямиком на личное авто графа Тепловодищева!

Очень хотелось тряхнуть хорошенечко за грудки это офицерское дурачьё и переспросить, непременно переспросить, в самом ли деле они видели личное авто графа Тепловодищева.

Примерещившуюся этой ночью «Метель».

— Так что будьте любезны, похмеляйтесь скорее! — карикатурно приказным тоном гаркнул надушенный поручик. — К подъёму все должны быть по месту квартирования. Штаб желает скомандовать нам пройтись строевым шагом по орхидеям. Скоро — быть может, уже в понедельник — Резервная Армия выдвигается на Петерберг!

В понедельник у хэра Ройша испортился почерк. Он затруднялся объяснить, в чём именно состояло дело, но пальцы его правой руки стали вдруг непослушными и деревянными, так что меленькие хэрройшевские буквы разъехались, будто размытые дождём. Кроме того, в безымянном пальце отчётливо покалывало.

Во вторник хэр Ройш почувствовал сонливость, что было удивительно, поскольку раздражение из-за невозможности писать теоретически должно было держать его на ногах. Однако спать хотелось весьма, и голова, в минуту невзгод склонная ныть, на сей раз тоже обернулась деревом.

Но лишь в четверг, когда матушка пожаловалась, что в перетопленном особняке невозможно дышать, хэр Ройш вынужден был признать, что заболел. Болеть он не умел: отец видел в неспособности предугадать хворь заранее и избавиться от неё профилактически такую же недальновидность, как в неспособности предугадать настроения Четвёртого Патриархата, и потому лечение в доме Ройшей не почитали.