Array Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том III (СИ)

В голове опять — вот же напасть! — гудело зимним ветром. Хорошо, конечно, пить не считая, но где-то недалеко забрезжила перспектива рухнуть свинцовым лбом на стол — между соленьями и револьвером.

— Подожди, что ты про отца сказал?

Сквозь ветер не слышно.

— Да он, как по мне, случайно попался. Ежели ты собираешься упокоить кучку людей для красоты, можно уж потрудиться и пострелять тех, кого полезно. А полезно аристократов, — пожал плечами Хикеракли. — Граф предложил, Твирин не отказался. Не один твой папаша там был.

— Граф Набедренных по фальшивому обвинению аристократов под расстрел отдавал? Неземной граф Набедренных, эрудит, эталон и чистоплюй?

— И владелец оскописта, — фыркнул Хикеракли.

— Какой владелец, какого оскописта? Слушай, мне уже кажется, мы с тобой до зелёных шельм перепились, раз я через слово тебя не понимаю.

— Зелёных шельм в зелёных шинелях… Эх, Саш, да пустое же это всё, ну его к лешему! Ты мне лучше о хорошем расскажи. Коль уж нас голодом морить будут, покорми мне хоть это, воображение. На что похожа Столица?

Пьяная голова возмущённо не разумела, как это так Хикеракли за пределами Петерберга был, даже вон до самой Вилони доехал, а Столицы не видел. Хикеракли что-то путанно объяснял — города, мол, это города, в городах всякий дурак живёт себе на чужом добре, а интересно, мол, узнать было, как на своём-то живётся. Метелин не менее сумбурно ему доказывал, что за городами будущее, что настоящее тоже уж сколько за городами, мирами человеческими, а все эти поля, леса, степи и прочая этнография — так, копилка поэтических образов для разговора за водкой, леший его.

И разговор за водкой наворачивал круги, потому что хоть и проговорили они уже целую утомительную вечность, а не всё, не всё было обговорено о негодяях, о Петерберге, о мобилизации Резервной Армии; ну и потому ещё, что наворачивание кругов есть первейшее свойство разговора за водкой.

Драматургия его обязывает также всенепременно вскочить на ноги и возжелать прямо сейчас идти к Гныщевичу, к этому злосчастному Твирину, к оказавшемуся негодяем графу Набедренных — но лучше, конечно, к Гныщевичу. Друзья важнее негодяев, поскольку с негодяями можно и по трезвости разбираться, а сентиментальничать Метелину удавалось только пьяным — иначе не идут с языка честные слова, разбиваются будто о стену, и черепки этих слов потом ещё долго хрустят внутри.

В спешке уезжая из Петерберга, Метелин не сказал слишком многого — а теперь, когда Петерберг уже другой, несказанность эта так и повисла камнем на шее. Он не объяснился с отцом — отец мёртв, не с кем объясняться.

И раз уж человек смертен, объясняться, клещами из себя вытаскивать честные слова нужно безотлагательно. Все честные слова — разные и о разном, но тяготят, становясь камнем на шее, наверняка одинаково.

…Так думал Метелин, пробудившись в одной из верхних комнат «Пёсьего двора» с чрезвычайным похмельем. Похмелье прибивало обратно к койке, но думы о честных словах волокли вперёд — до двери, по лестнице, через Людской на Большой Скопнический, потом по Становой до Шолоховской рощи (Хикеракли ведь указал на казармы Северной части?).

Однако не удался Метелину даже и первый пункт — дверь оказалась предательски заперта снаружи.

Сами ведь заперлись, сами!

Всю жизнь заперты были, но теперь-то и последние щели залатали. Сами взяли Порт под жесточайший контроль — не продохнёшь, сами навели порядок в деревнях, сами приказали искать и уничтожать все затерянные в лесах тайные склады, все укрытия и ничейные хижины. Сами со всех лесников четыре шкуры драли.

Сами Резервной Армии дорожку подмели и уже чистую лепестками роз устелили. Орхидей.

Полотнище с весьма условной орхидеей трепетало от ветра на чьём-то балконе. Золотце же от ветра только поёжился.

Поголодает город пару месяцев (какие там пару лет!) — и уже хозяев таких вот балконов растянет полотнищем. Кому нужны орхидеи, когда укропа-то не достанешь?

Золотце ни на мгновенье не сомневался: осада Петерберга силами Резервной Армии в лёгкую перечеркнёт все достижения в области городского единодушия. Подлинное единодушие возможно лишь в одном: все хотят хорошо есть, крепко спать и располагать кое-какими средствами на прочие нужды. Даже пить по кабакам и предаваться утехам желает не каждый, встречаются природные аскеты — так что уж говорить о материях менее уловимых! Свобода? Достоинство? Прогресс? Свершения? Ну что вы, право слово, как дети.