Дмитрий Новиков - Голомяное пламя

Сколько Гриша ни пытался понять собственный народ – никак не мог. Да он и себя понять никак не мог, видимо, часть от плоти был этой общности людской, что не может успокоиться, примириться друг с другом и со своей сутью, начать спокойно созидать благо, а не пустое лишь говорить.

Злые все друг к другу, как звери дикие. Ведь даже поводов не нужно – у каждого свой на любой случай найдется. Но кипит внутри яростное бешенство, в момент наружу выплеснуться готово, то горячей ненавистью, а то холодной расчетливой завистью. И чем хуже тебе посреди этой стаи, чем слабее ты – тем лучше для окружающих тебя, тем надежнее войдет под ребра заточенный крюк. «За наше добро нам же и рожны в бок», – сам себя хорошо знает русский народ.

Раз Гриша сильно пил. Бывают в жизни такие ситуации, когда не помогает ни наука, ни таблетки, – корчит человека, что червя земляного, надвое разорванного. И крутит, и кружит его, горемычного. В такие моменты бывает, что алкоголь – единственное средство спасения. Опасное средство, но выбирать не приходится – или немедленная гибель, или мучительная борьба с ласковой змеей, свои кольца всё надежнее, всё туже затягивающей. Утешающей при этом, на ухо слова ласковые нашептывающей. Тяжело, а делать нечего. Гриша пил три года, каждый божий день. Норма была – бутылка-полторы. Когда-то давно читал, что при таких темпах за три месяца развивается цирроз. Но признаков не было. Одно хорошо – каким-то чудом сумел он удержаться от похмеления себя любимого, с утра тревожно мучающегося. Вернее, не удержался, начал в какой-то момент пить и с утра и сразу заметил, как возникла, закрутилась неистовым сиянием прекрасная голубая воронка с гладкими стенками. Была она чудесной и сверкающей, весело было нестись в ее круговерти, скользя руками, ногами, душой по легкому, всё заглушающему туманцу. Вот только одна беда – скольжение это, хоть и по кругу, по спирали, а вело неизменно вниз, тянула туда, в далекую чудесную глубь, такая сила, что, однажды очнувшись и посмотрев на себя со стороны осоловелым, но пристальным взглядом, Гриша сумел испугаться. Буквально за пару месяцев одежда стала превращаться в какие-то затертые обноски, появился запах, не проходящий, не выветривающийся. Казалось, сама душа загнила и запахла, источая миазмы из всех телесных пор. Пропал стыд – стало весело думать, что так вот и надо. Что так вот и единственно правильно, что это и есть настоящая свобода – перестать помнить о других, перестать жалеть себя, а следовательно, и всех остальных. До этого момента чувство жалости к другим Гриша считал одним из главных своих чувств, воспитанных, выпестованных, правильных. И тут, лишившись его, он вдруг испугался. Он понял, что без этого чувства действительно пуста жизнь. А пустая – она легка и может улететь в любую секунду, от любого порыва встречного или попутного ветерка. Жалость – якорь, что нас держит в жизни, не дает упорхнуть бессмысленной стрекозой в невзрачное и веселое небытие.

Он испугался и сумел остановить утренние опыты. Но от алкоголя отказаться не смог. Да и дозу тоже не снизил. Обеденное, вечернее выпивание позволяло сохранять благопристойный вид, не ввергать себя в лабиринт противоречий с единственной манящей и сладостной надписью «Вход». Выхода не было видно, его могло не быть вообще. Но без алкоголя, без ежедневного принятия внутрь одной и той же, иногда большей, но никак не меньшей дозы, душа начинала трястись, словно полуоторванный лист жести на старой заброшенной крыше. Тряслась, визжала, вибрировала, входя в разнос, готовая вот-вот сорваться и улететь, острым ржавым лезвием своим срезая всё некстати подвернувшееся на пути стремительного лёта. И только алкоголь, вовремя выплеснутый из холодного, равнодушного стекла на эту кричащую, рвущуюся от боли поверхность волшебным образом усмирял, утихомиривал ее. И так до следующего раза, до следующего дня. Было страшно и было понятно – иначе никак. Боль, ревущая внутри, могла сгореть лишь в пламени такого же накала, такой же беспощадности и страсти – в алкоголе.

Но и тут знать меру, удержаться, ведь всё равно, несмотря на боль, хочется жить. А мера эта такая зыбкая, еле уловимая, желе такое медузное, сочащееся сквозь пальцы скользкой струйкой.

Однажды они с Колей Елисеевым решили выпить вместе. Повода особого не было, но вот увиделись случайно и бросились радостно друг к другу. Гриша был за рулем, но это не останавливало. Правда, с возрастом он всё-таки заимел хорошую привычку – пить за рулем было можно, ездить – нельзя. Поэтому всегда находилось какое-нибудь место в районе, куда приткнуть машину – чтоб было недалеко от стоянки, от дома и от магазина. Такая точка пересечения трех сил – домашности, разгула и чуточки взрослой трезвости в голове. Обычно схема срабатывала, можно было выпить, посидеть в тепле, послушать музыку, поговорить, да и разойтись спокойно по домам. Был в этом какой-то устоявшийся комфорт.