Дмитрий Быков - ЖД (авторская редакция)

Почта была обильная — две московские газеты, прибывшие с двухнедельным опозданием, пять писем, служебная записка… Записку он отложил и взялся за газеты. У губернатора давно выработалась общая для всех государственных людей привычка выдумывать дополнительные смыслы, будто бы вычитанные между строк,— и на совещаниях окружных смотрителей он обсуждал эти смыслы с коллегами, тонко маневрируя, чтобы показаться проницательным, но не слишком умным; наедине с собой губернатор признавался, что никаких смыслов давно уже вычитать не может и тычется в газету, как щенок в угол. За последние три года нарос комплекс причин, не позволявших высказываться прямо; война странным образом не разрубила ни одного узла, но все их еще запутала, да и велась небывалыми средствами, долго, вязко, с неясной целью. Боевые действия осуществлялись все увеличивающимся числом сторон, которые, однако, опасались входить в прямое столкновение и ограничивались таинственными маневрами, бессмысленными, как стояние на Калке. Было похоже, что противоборствующие силы готовы схлестнуться намертво в последнем сражении, но предчувствуют его единственный итог — полное взаимное уничтожение. Ни у одной из сторон не хватало решимости первой вступить в бой. Подкусывали друг друга по мелочам, отрезали дороги, окружали мелкие группировки, и каждый день гибли три-четыре человека, а иногда сразу двадцать шесть (почему-то это была наиболее частая цифра: то ли ее ляпали куда ни попадя по аналогии с Бакинскими комиссарами, то ли каждая из сталкивающихся сторон теряла в бою по тринадцать — несчастливое число). Тлел Кавказ, но оттуда приходили вовсе уж разноречивые сведения — только из репортажей западных радиостанций, трудно ловившихся на его территории, узнавал он о новых взрывах и стычках. Рамзан уже подгреб почти всех, но не все были готовы терпеть Рамзана, а сын его еще не подрос и не мог в случае чего унаследовать всю власть. В Сибири покуда, слава Богу, было тихо, но такая тишина была хуже войны — все медленно, неуклонно осыпалось, остаточную нефтедобычу давно осуществляли китайцы, свое производство прекратилось вовсе — работала в каждом городе пара китайских же мебельных фабрик, переводивших лес на уродливую, хрупкую мебель, а население вело темную, полуподпольную жизнь, в которой не просматривалось смысла. Губернатору самому было смешно вспоминать, как он ожидал внезапного краха, катастрофы, завоевания страны извне — ее не было смысла завоевывать, силой берут то, что представляет ценность. Что тут было ценного — иссякающая нефть, без которой большая часть мира выучилась обходиться? Золото, давным-давно проданное и вывезенное? Земля?— но кому нужна была топкая, заросшая земля в таком количестве, да еще с непредсказуемым населением? Весь внешний мир давно махнул на нас рукой, как на заколдованное место. Губернатор не боялся в кругу коллег высказываться на этот счет — не слишком резко, конечно, дабы не донесли наверх, но ему нравилось поддерживать репутацию западника.

Вероятно, мир не без интереса выжидал, пока русские сами переубивают друг друга. Странно было и то, что газетчики и телевизионщики во все более скудных и невнятных военных репортажах (как же: секретность!) продолжали на этот прочий мир оглядываться, избегая называть вещи своими именами. ЖД до сих пор именовались ультралиберальными силами, хотя весь мир знал, что войну ведут хазары; почему-то ни в коем случае нельзя было сказать, что русские воюют с каганатом. Известно было, что Запад держит принципиальный нейтралитет, несмотря на все разговоры об американских винтовках и консервах, которыми якобы пользовались ЖД; американские консервы, положим, были у обеих сторон — равно как, впрочем, и китайские. Об этом губернатору рассказал китаец, организовывавший поставки. Относительно прочих воюющих сторон господствовала неясность: казаки претендовали теперь уже на всю европейскую часть России, продолжалась эвакуация, в Ташкенте открылся Новый драматический театр, репортаж с премьеры занимал подвал в «Красной звезде», которую нельзя было не читать государственному человеку,— но вместо того, чтобы радикально обновить и омолодить дряхлеющую страну, война только обнажила полную ее нежизнеспособность. Война шла, все списывала, была предлогом и оправданием мобилизационной экономики, распределения, карточек и прочих решительных мер,— но самой войны, в сущности, не было; таковы, по крайней мере, были газетные сводки. Русские (которых губернатор наедине с собою принципиально не называл нашими) все время отходили на заранее подготовленные позиции, и страшно было подумать, сколько успели наготовить этих позиций; видимо, только этим и занимались все предвоенные годы, когда уж вовсе было непонятно, куда уходят деньги. Губернатор тонко улыбнулся при мысли об этих позициях: ящики с консервами, сауны для командования… ЖД наступали то по двум, то по трем направлениям, и все это медленно, вязко — в последние полгода боевые действия сосредоточились вокруг двух населенных пунктов: на юге, ближе к Украине, вокруг одной из крупных деревень образовался загадочный дегунинский котел, причем деревню считали почему-то стратегическим пунктом исключительного значения,— второй такой стратегический пункт по неясным, засекреченным соображениям обнаружился в деревне Жадруново, названия которой губернатор не слышал отроду. Жадруново находилось восточнее Москвы, на казанском, что ли, направлении, и там боевые действия шли особенно вяло: к деревне стягивались войска, намечались противостояния, потом все как-то рассасывалось и циклически обострялось. Губернатор читал сводки, изучал карты и ничего не понимал.