Дмитрий Быков - ЖД (авторская редакция)

— Василий Иванович, вы, пожалуйста, сразу говорите, если что не так,— сказал отец.— У нас, сами понимаете, опыта нет, даже родня редко гостит… у нас, собственно, и родни-то мало. Поэтому если какое неудобство, обязательно…

— Какое же неудобство,— тихо сказал Василий Иванович.— Я вам благодарен, постараюсь, чтобы без нареканий…

— Я тоже постараюсь,— сказала Анька, чтобы снять неловкость.— Со мной вообще трудно. У меня это, ночные страхи.

— А какие?— заинтересованно спросил Василий Иванович.

— Всякие. Летучих мышей я боюсь. Потом иногда боялась, что змея заползет.

— Что ты несешь, какая змея?!— возмутилась мать.

— Обычная,— тараторила Анька.— Я специально замеряла, у нас большая щель под дверью или нет. Вдруг пролезет?

— Ань, откуда в городе змея?

— Почему, бывает,— вступился Василий Иванович.— Например, у кого-то жила и уползла.

— А,— сказал отец.— Я читал, это бывает. Или попугай улетает.

Он расхохотался.

— Короче, Василий Иванович, у нас весело. Не соскучитесь. У нее и страхи, и ахи, и жалко ей всех… Она к матери в постель до семи лет прибегала по ночам и ревела.

— Пап!— возмутилась Анька.

— Честное слово. Ей, говорит, краба жалко. Я ей купил краба сушеного, привез из командировки. А она говорит — он же маленький. Его поймали, мама, наверное, плачет по нему… Представляете? Всех жалела вообще!

— Очень хорошо,— совсем тихо сказал Василий Иванович.

— Ничего хорошего. Я, знаете, не люблю, когда из-за всего ревут. Слышала, Анна?

— Слышала,— буркнула Анька.

— Меня, понимаете, часто дома нет, мать тоже у нас работает, время сами знаете какое. Так что я думаю, что вы будете ей хороший и надежный друг. Дисциплинируете, так сказать, и вообще. В смысле учебы у нее все в порядке, ее подтягивать не надо, хотя лично я бы приналег на всякую алгебру… А насчет раннего вставания, зарядки, своевременного укладывания — это очень бы желательно. Читает до часу ночи, утром не добудишься. Страхи опять же дурацкие. В общем, пожалуйста, не особенно смущайтесь, вы человек взрослый и распускаться ей не дадите…

Судя по тому, что отец назвал Василия Ивановича человеком, он, кажется, был доволен приобретением.

В квартире Василий Иванович поначалу сильно робел. Ему казалось, что он всех стеснит, хотя какое же стеснение — ему выделили старую анькину кровать, которая стояла теперь на кухне; она была ему, конечно, коротковата, но уж как-нибудь лучше приютской койки с железной сеткой. Анька подробно объяснила ему, где места общего пользования (хотя на двери в сортир и так был наклеен писающий мальчик, а на двери в ванную — моющаяся девочка, словно девочки только и моются, а мальчики только и писают). Он послушно зашел в уборную и ванную, осмотрелся, Анька чуть ли не силком заставила его выложить там красную зубную щеточку — такие всем выдавали в приюте. Василий Иванович наотрез отказался поставить ее в общий стакан с щетками, убрал в шкафчик. Мать купила новый набор белья — почему-то детский, расписной, с бегемотами («Другого не было!»). Василий Иванович кивал и за все благодарил. Анька захотела показать ему балкон.

— Так я знаю, знаю,— закивал он.

— Что знаете?

— Ну, где балкон… и какой вообще вид отсюда…

— А почему?

Она с ужасом подумала, что когда-то он жил здесь, что квартира была его,— бывают же такие совпадения, и чего-то такого ужасного она и ожидала с самого начала. Вот, берут они Василия Ивановича, привозят к себе — и тут же оказывается, что он тут жил, что они въехали в его квартиру, откуда его выжили каким-то ужасным образом, мало ли бывает, она смотрела в передаче, ужасные цыгане выманивают алкоголиков за город, покупают у них квартиры, а их селят по деревням, и привозят туда водку с клофелином, и там алкоголики спиваются окончательно… Может быть, и у Василия Ивановича была квартира именно здесь, и теперь, по роковому совпадению, она его сюда вернула?

— Да у меня похожий дом был,— сказал он.

— Похожий или этот?— страшным шепотом прошептала Анька.— Вы не отсюда?

— Не отсюда, не отсюда,— быстро заговорил Василий Иванович,— что ж ты, маленькая. Что ты сама придумываешь, да и веришь всему? Это хорошо, конечно, это ты и дальше так делай, но так не бывает, Анечка, не бывает…

— Но вы мне расскажете?— спросила Анька, тут же поняв, что совершила чудовищную бестактность и напомнила о том, о чем лучше забыть,— о том, что заклеено в истории болезни.

— Все, все тебе, Анечка, расскажу. Вот как вспомню, так и расскажу.