— Стреляет сволочь! Все равно сяду! Нормально сяду! — шептал он про себя. Уверенно сжимая штурвал, юноша вел воздушный корабль на посадку. Заход корректировали с земли по радиопеленгатору. В наушниках звучал голос руководителя полетов. Прислушиваясь к командам, Леша подворачивал самолет, стараясь удержать его на последней прямой.
Чтобы не отвлекать Казанцева от пилотирования, на запросы руководителя полетов отвечал Зернов.
— Идете нормально, — подсказали с земли. Командир ощупью открыл замок и выпустил шасси.
Самолет, снижаясь, подходил к аэродрому. Наступил самый ответственный момент.
— Высота сто. Земли не вижу, — снова лаконично доложил Ахмет.
Леша уменьшил скорость снижения. В кабине как-то сразу потемнело.
— Высота 50. Вижу огни! — крикнул Ахмет.
Казанцев прибавил газ, перевел машину в горизонтальный полет и только тогда оторвал взгляд от приборов. Впереди, внизу, совсем близко, под самолет убегала цепочка красных неоновых огней. Сердце юноши радостно забилось.
— Вышли, командир! Теперь сядем! — крикнул он, направляя самолет вдоль яркой рубиновой линии.
— Вышли правильно. Посадку разрешаю, — раздался в наушниках голос руководителя полетов.
— Знаю, что правильно! Знаю! — радовался Леша.
Из серой пелены мороси выплыли зеленые светофоры и два ряда белых огней посадочной полосы.
— Леша, я тоже вижу огни! Не ослеп! — крикнул Зернов. Не обращая внимания на резкую боль, он смотрел широко раскрытыми глазами и видел сквозь набегающие слезы расплывчатое сияние.
Направив самолет в середину светящегося коридора, молодой пилот убрал газ и потянул штурвал на себя. Тяжелый воздушный корабль ударился колесами о бетон полосы, подскочил и, закончив пробег, остановился. Только теперь Леша почувствовал жгучую боль в левой руке и невероятную усталость.
В пассажирской кабине раненый диверсант поднес пистолет к виску. В наступившей тишине звонко ударил последний выстрел.
К самолету, окружая его со всех сторон, подбегали автоматчики.
Как-то раз мне понадобилась одна давным-давно прочитанная книга. Разыскивая ее, я перерыл оба книжных шкафа, все полки этажерок и, наконец, добрался до кладовки. Там, в одном из ящиков, мне под руку попался видавший виды потрепанный планшет с полетной картой.
Я отбросил было его в сторону, но потом спохватился.
Подняв планшет, я сдул с него пыль. На пожелтевшем целлулоиде, поблескивая янтарем, разбегались мелкие трещинки, сквозь них чуть проглядывалась карта. Я вынул ее и расстелил на столе. На выгоревшей от жаркого казахстанского солнца бумаге чуть желтели пески; пересекая потертые сгибы, тянулись коричневые морщины хребтов; кое-где голубели глаза озер; через весь лист пролегла ярко-красная ломаная линия маршрута.
Отчетливо припомнились все подробности полета.
— О чем задумался? — вернул меня к действительности голос жены.
— Да так, вспоминаю один полет, — указал я на карту.
Жена улыбнулась.
— Будешь об этом писать?
Я утвердительно кивнул и, подойдя к тумбочке, выключил приемник.
За окном, в холодном свете уличного фонаря, медленно опускаются хлопья снега. Жена уютно устроилась на диване и, поглаживая пушистого кота, раскрыла томик Чехова. Васька, сощурив зеленые глаза, лениво замурлыкал свою нехитрую песенку. Я беру карандаш — и нет уже ни привычной комнаты, ни зимнего вечера, — начинается полет по маршруту, проложенному на старой истрепанной карте.
Глава 1
Маленький моноплан после небольшого пробега резко остановился, словно кто-то схватил его за хвост. Рулить пришлось почти на полных оборотах. Мотор сердито ревел, с трудом вытаскивая самолет из солончака. Колеса продавливали глубокие колеи в пухлой, серой, как зола, почве. Позади тянулся огромный шлейф едкой пыли. Но вот мотор фыркнул и замолчал. Мы прибыли к месту назначения небольшой станции, где расквартировалась противосаранчовая экспедиция.
Пока я заканчивал записи в бортовом журнале, худощавый смуглый авиатехник Витя, мой неизменный спутник и приятель, пришвартовал самолет к заржавленным кольцам стояночных штырей.
На аэродроме, поросшем редкими пучками жесткой травы, белели выпоты соли. Около маленького глинобитного домика, похожего на усовершенствованную собачью конуру, на столбе болтался выгоревший, потрепанный конус — ветроуказатель. Порывы горячего ветра, прилетавшие из-за извилистой ленты Каратала, изредка надували конус. Тогда он бодро приподнимался, шелестел бахромой разодранного, как штанина бродяги, конца, а потом опять бессильно падал. Вдали в знойном воздухе легко, точно гряды облаков, парили снежные вершины Джунгарского хребта.
Читать дальше