Елена Филон - Только играй

Думаю, он меня ненавидит.

Удивительно, но мой поход на шоу всё же пошёл ему на пользу. Мики лишился меня, но получил то, о чём мечтал всю жизнь. Контракты обрушились на его голову со скоростью торнадо, и всё, что осталось, это выбрать одно из более перспективных предложений.

А «Пончиков» больше нет. И не только потому, что я временно не смогу браться за гитару. И, думаю, о-очень временно. Но проблема всё же не во мне. Ведь теперь для Мики открылись ворота шоу-бизнеса.

«Без Лексы «Пончиков» всё равно не будет. А я не могу и не хочу играть с ней в одной группе. Пусть катится к своему звёздному уроду и трахается с ним» – так сказал Мики Эстер в своё оправдание. И он не видит смысла продолжать всё это дерьмо.

А я ведь сотню раз умоляла его поверить мне, что никакого секса между мной и Калебом не было.

Так что… даже если бы я и захотела вернуть Мики, он точно будет против. Вот так годовщина наших отношений закончилась нашим расставанием.

Мики злится. И было бы неправильно винить его за это.

А я оказалась стервой, так сказала Эстер и две недели со мной не разговаривала. После чего пришла ко мне домой с бутылочкой покрепче и заявила, что я крупно облажалась, но она все-таки прощает меня, потому что перед задницей Калеба ни одна девчонка не смогла бы устоять. Только если она не лесбиянка. И Эстер предупреждала меня об этом, а я не верила. Хоть Мики, её брат, оказался полным придурком, она всё равно злится из-за того, что мы расстались.

Так что теперь я чувствую себя свободной настолько, насколько это возможно. Теперь, разобравшись в себе, я точно знаю, какая жизнь меня ждёт, в ней больше нет места сожалениям.

Ни о Калебе. У которого скоро будет своя семья.

Ни о Мики. У которого скоро будет звёздная жизнь.

Ни об «Адских пончиках». Которых большая публика так никогда и не услышит.

Я сделала для них всё возможное, но при этом осталась абсолютно разбитой.

Сказка без хеппи-энда.

Тушите свечи.

– Седьмое сентября, тупица, какого чёрта ты выглядишь как пирожное безе?! – Хизер болтала ногами, сидя на моей кровати, и с ужасом на лице разглядывала наряд, в который засунула меня мама.

А я с ужасом разглядывала себя в зеркале.

– У меня сегодня помолвка, так что хотя бы сделай вид, что я прекрасна! – фыркнула я на сестру, одной рукой перебирая десять слоёв сатина на пышной юбке в пол, а второй подковыривая по-уродски блестящий камешек с затянутого на груди корсета.

– Калеба вырвет, когда он тебя увидит в этом позоре. – Взгляд Хизер с отвращением застыл, и она медленно кивала.

Я застыла. Как обычно это бывает, когда слышу его имя.

– Не неси чушь, Хизер. Мы обе прекрасно знаем, где сейчас… Калеб . Как и прекрасно знаем о его будущей беременной жене.

– Это не его ребёнок, – как всегда, невозмутимо бросила Хизер и спрыгнула с кровати. – А даже если и его, ну и что? Он всё равно придёт.

Это начинает раздражать.

Шурша юбкой, я круто развернулась к Хизер:

– Послушай меня, дорогая моя сестрёнка, меня уже достало регулярно от тебя это слышать. «Седьмое сентября. Седьмое сентября»… Тебе заняться больше нечем, кроме как фантазировать насчёт моей личной жизни, которая тебя вообще не касается?! Там, внизу, – я яростно указала на дверь, заметно повышая голос, – уже собралось за две сотни гостей, каждый из которых желает поскорее увидеть невесту Эвана Брауна! И ты отлично знаешь, что я не собираюсь выходить замуж за этого бегемота, и все, что я сейчас могу, это притворяться безмерно счастливой! Сейчас, напялив на себя это подобие свадебного платья за пару тысяч баксов, я пытаюсь заставить себя поверить, что в нём меня будет труднее заметить и улыбка, которую я натяну на лицо, прежде чем выйти из комнаты, сможет на нём продержаться достаточно долго, чтобы отец не отвёл меня в сторону и не напомнил о нашем уговоре. Потому что я ни за что на свете не хочу попасть в школу-пансионат и провести там ещё несколько лет своей убогой жизни! А теперь, если я доходчиво объяснила, будь добра, больше никогда не произноси при мне его имя и иди скажи маме, что я спущусь через пару минут!

Тяжело дыша после такой громкой и эмоциональной речи, я обхватила себя руками, крепко зажмурилась, чтобы не выпустить наружу накатывающие слёзы. И самое печальное во всех этих бессмысленно сказанных моей оторопевшей сестре словах – это то, что невыносимо погано становится только от одной-единственной фразы.

Я хочу слышать его имя.