Маша Трауб - Продается дом с дедушкой

Интересно, а что там у Сашки произошло? Запой? Нет, на Сашку совсем не похоже. Он и пил-то всегда в меру. Даже в институте в компаниях: все уже пьяные, а Сашка девушек до дома провожает, беспокоится. Игоря сколько раз до дома доволакивал. Нет, тут что-то серьезнее… Только почему он рукопись завалил? Да так, что у Аркадия Леонидовича простатит разыгрался? Вот это действительно интересный сюжет. Только у кого узнать? «Надо бы съездить на Сокол». Игорь кивнул сам себе и вышел на следующей остановке. Перешел на другую сторону платформы и поехал в обратную сторону.

Сокол ему всегда нравился, и особенно поселок художников, с его участками, на которых сквозь забор сверкали подснежники – белые и синие. Частные укромные домишки, считай, в центре города. Старые дома, с террасами и огромными кухнями, с детскими велосипедами, стоявшими во дворе. Самодельными качелями между двух сосен. Особый мир. Для своих. Для понимающих. Здесь, как всегда казалось Игорю, был особый микроклимат, специальный, для легко простужающихся творческих личностей. В этом анклаве, с почти деревенскими дорожками, домиками со ставенками – именно так, в уменьшительно-ласкательной форме, никак иначе, с воротами, выкрашенными в задорный малахит и лазурь, было всегда теплее и безветреннее. В любое время года здесь хотелось распахнуться, размотать шарф, расстегнуть рубашку, чтобы вдохнуть другой воздух. Зимой падал картинный пушистый снег, лежали живописные сугробы, а не мутная жижа, как во всем остальном городе. Весной никакой слякоти, даже дождь казался теплым.

Игорь шел знакомой дорогой и опять по привычке удивлялся: еще на автобусной остановке он запахивал ворот, жалея, что не надел свитер, но всего несколько шагов – и наваливалась тягучая жара, но не изнуряющая, а мягкая, сонная. За заборами в окнах домов горели люстры под абажурами, люди сидели за круглыми столами – Игорь никогда не видел за окнами именно круглых столов, но отчего-то решил для себя, что они непременно должны иметь такую форму. Ну, или овальные, в крайнем случае. Но никак не квадратные, обыденные, «пролетарские», как он их обозначал для себя.

Игорь шел и представлял себя за таким круглым столом под лампой-абажуром, непременно с длинными кистями, чтобы свисали почти до стола, и злился, завидовал, ненавидел. На дороге разыскивал камень и пинал его до самого дома Комаровского. Пинал со злостью. Камень отлетал в чужие ворота, отдаваясь гулким звуком. Игорь, как маленький, ускорял шаг, чтобы не подумали на него. В некоторых домах начинали лаять собаки, в иных отворялись калитки, из которых выходили женщины в шалях и строго спрашивали в пустоту: «Кто там?»

Иногда Игорь залихватски кричал в ответ: «Свои!» – и пускался наутек. Нет, ну умеют же устраиваться эти художники – тут и роддом, и магазин, где всегда есть колбаса. Живешь себе, цветочками любуешься, а захочешь в город выехать – так пожалуйста, неспешная и неутомительная прогулка – и ты уже в метро. Пиши свои пейзажи – не хочу!

Игорь часто представлял себе, как выходит утром во двор. Нет, сначала на холодную, промерзлую с ночи кухню. Варит кофе на электрической конфорке, курит на свежем воздухе и выбрасывает бычок в консервную банку. Нет, лучше пуляет окурок на чужой участок, прямо в рассаду. И садится писать, творить. Смотрит в окно, и там дети качаются на качелях, а жена колдует над рассадой. И можно выпить прямо с утра. Потому как грех не выпить в такой обстановке. А после обеда – сон, непременный, обязательный, восстанавливающий. Вечером – ужин, чай, гости. Все приедут, никто не откажется. Жена пирог с капустой испечет – большой, на противень, с румяной корочкой. Как же без пирога в такой обстановке? Или ватрушки. Ватрушки тоже хороши. Ну и почему все это досталось Комаровскому, а не ему? За какие такие заслуги?

Сейчас Игорь шел и по привычке пинал камень, но без особого рвения и удовольствия. На душе было муторно, как бывает от дурного предчувствия. Хотя предчувствие – это миф, щедро описанный в литературе. Нет никакого предчувствия, не бывает. Это уж он знает точно, наверняка. Но отчего-то хочется считать, что да, чувствовал, были знаки, предзнаменования, ощущения. И не послушался или, наоборот, послушался. Читатели любят про предчувствия.

Да чушь собачья! Нет, ничего нет. Никаких эмоций. Когда что-то случается с близкими, ничего не екает, не дергает. Есть только одно чувство – почему именно сейчас, в самый неподходящий момент? Нельзя на день позже? Или на два? Или на неделю раньше? И что теперь делать? Ну, в самом деле, нельзя же сразу столько взваливать! Да, есть только одно чувство – раздражение. От несвоевременности трагедии. А все эти причитания – у меня был вещий сон, сердце будто остановилось в тот момент – слова, не более. Глупые, пошлые, бессмысленные слова.