— Шлюха! — бросил ей в лицо толстяк.
Этого вынести я не мог. Все благородное, что было во мне, пробудилось. Я встал:
— Мсье, у вас нет совести!
— Грязный мелкий буржуа, — процедил толстяк, побагровев. — А ну-ка, подойди поближе.
Что я и сделал, проявив неосторожность. И тотчас же получил удар кулаком в лицо. Я упал на стул. Официантка была разъярена, она залепила толстяку две звонкие пощечины, он сел, ощупывая рукой челюсть. Затем официантка подошла ко мне с салфеткой и вытерла кровь, которая текла у меня из носа.
— Не для вас все это, — сказала она мне мягко.
Инцидент остался незамеченным. Но нервозность в ресторане возрастала. Пока я пил хорошую виноградную водку и держал возле носа платок, на улице стали раздаваться выстрелы — и вдруг, словно по команде, люди взяли в руки карабины и встали.
— Счет, счет! — отчаянно вскричали официантка и хозяин.
Кое-кто швырнул им бумажные ассигнации:
— Вот ваши грязные деньги!
Другие пожали плечами и не стали платить. А некоторые вообще никак не отреагировали. Они выходили, толкаясь.
— Граждане, за оружие! — раздались возгласы.
— Мы их поимеем, этих бошей!
Они вышли на улицу и двинулись по направлению к площади, присоединившись по пути к огромной толпе людей, вооруженных дубинками и карабинами. Улица была полна народу, люди кричали, ругались, пели. Я тоже вышел. Держался возле стены, а они все шли и шли мимо меня. Раздались выстрелы. Улица опустела. Издалека доносились проклятия и песни. На мостовой остались лежать двое полицейских и старуха.
Я смотрел в окно большой комнаты моей квартиры. Улица была необычайно оживлена. Люди дискутировали, перемещаясь группами из одного ее конца в другой. Были и новые лица. Молодые люди, сорокалетние, пятидесятилетние бородачи с карабинами. У некоторых были пистолеты, ими стреляли в воздух. Они выходили из двориков, из садов, прощались с семьями, с родителями. Где они обитали до сегодняшнего дня? Я никогда их не видел. Должно быть, они жили в маленьких мансардах, возможно, работали ночью. Многих из них кто-то сопровождал. Подруги, матери, жены держали в руках платки и вытирали слезы. Я открыл окно. Их энергично подбадривали старики. Легкий ветер (погода была хорошая, ясная) донес до меня слова.
— Я участвовал в войне четырнадцатого года.
Это сказал старик с совершенно сморщенным лицом.
Другой, не такой старый, сообщил:
— Сопротивление.
— Я тоже был на баррикадах — в двадцать седьмом и тридцать седьмом годах, в сорок седьмом или в сорок пятом.
А я и не знал, что в последние десятилетия было так много баррикад. Не всегда это происходило во Франции. Возможно, в Бразилии, возможно, в Испании, возможно, в Конго, возможно, в Палестине, возможно, в Одессе, возможно, в Китае, возможно, в Ирландии.
Были французские волонтеры, были иностранные революционеры, нашедшие убежище во Франции. И конечно же, были какие-то результаты. Быть может, я пользовался ими, не отдавая себе в том отчета. Случались, конечно же, и провалы, и тогда все должно было начинаться вновь, начинаться вновь…
Один из них, подняв голову, заметил меня:
— Иди и ты сюда, что ты там делаешь наверху?
— Смотрю на вас, — закричал я, — и удивляюсь.
— Бездельник, — услышал я в ответ.
Я закрыл окно, уселся в кресло. Может быть, спросил я себя неуверенно, может быть, и мне туда пойти? Я должен поступать так, как поступают остальные. Но, к несчастью или к счастью, эта моя усталость… И зачем? Ведь невозможно переместить солнце, и мы не можем заставить смерть отступить. Я считаю, что они убивают друг друга потому, что не могут оттолкнуть смерть. И бросаются друг на друга, отталкивая друг друга… Они не могут объяснить необъяснимое. Война, революция, мир, скука, удовольствие, болезнь, любовь, хорошие женщины, кричащие дети. И эта длинная улица. Эта длинная улица. Слово «любовь», которое пришло мне в голову, вдруг всколыхнуло во мне безымянную ностальгию. Я понял, что именно любовь могла бы мне помочь, заменить объяснение. Быть сумасшедшим от любви. Это было так заманчиво! Я стал мечтать о путешествии на красивом корабле. Море, небо… Или пустыня. Или открывать покинутые города, разные безлюдные места. Они должны еще оставаться в нашем мире. Образы безмятежного моря, бескрайней пустыни возникли в моем воображении, как радость, как надежда. Любить пустыню, любить голубизну моря, любить белоснежные корабли — это казалось мне возможным. А вот любить людей значительно сложнее. Не ненавидеть — согласен. Но любить их, эти озабоченные создания, суетящиеся болтающие, шумящие, требующие, агонизирующие? Это скорее смешно. Чем может закончиться желание? Чем может закончиться ненависть, бойня или просто беседа? Мы тонем в необъяснимом. Ждать. Доверять. Заполнить сердце любовью. Нет, во мне не было страха. Не страх мне мешал, не страх сдерживал мои порывы. А даже если бы я испытывал страх. Это естественно, это свойственно человеку. «Это естественно, это естественно», — я расхохотался. Слово «естественно» вызвало у меня смех. Бояться чего-то или не бояться — здесь нет никаких критериев. Одни боятся, другие нет. Но мною двигал не страх. Мною двигало отсутствие движения. Мною двигало страдание. Я не должен был страдать. Однако я страдал. И нужно было это принять. Во мне была также некая лихорадочность, которая, как это ни странно, меня парализовывала… Противоположные, противоречивые толчки. Я, в очередной раз пожалел о том, что не изучал философию. Возможно, я бы тогда что-нибудь узнал, познал бы сущность вещей.
Читать дальше