Эжен Ионеско: Наедине с одиночеством. Рассказы

Остался один Жак Дюпон. Пятнадцать лет мы сидели за одним столом, друг против друга, и делали нашу работу: листы, листы, листы. Пока мне не найдут замену, он будет вынужден работать за двоих; но, может быть, шеф уже имеет кого-то на примете? Все равно рано или поздно Дюпону придется привыкать к новому человеку, его будут раздражать какие-то привычки этого другого, он будет нервничать, испытывать к нему неприязнь, а затем смирится, перестанет обращать на эти привычки внимание. Он будет сожалеть обо мне. Надо будет время от времени приходить повидаться с ним. Подождать его у выхода, например. Выпить вместе аперитив, как прежде, как совсем еще недавно, но для него это недавно уже стало добрыми старыми временами. А потом я дам ему мой адрес — так ведь? — и он зайдет ко мне.

— Конечно, — говорю я ему, — конечно…

— Если только с богатством…

— Нет, нет, я вас не забуду, разве это возможно — забыть? Ничто не забывается, ни хорошее, ни плохое, особенно когда такой человек, как вы, который…

Короче говоря, в конце концов он остается в бистро и обедает со мной. Мы предлагаем хозяину выпить с нами по стаканчику. Затем, то же самое делает он.

— Вы будете приходить к нам, мсье, таких друзей не оставляют. Вы пятнадцать лет обедали у меня, и я вас хорошо обслуживал. Конечно, рестораны есть всюду, есть и бистро, но все-таки так, как я, вас никто не обслужит… Что вам подать?

Мы сидим возле окна. На улице сумрачно. Мы заказали булочки, сардины, говядину по-бургундски, кофе, две бутылочки божоле. Потом заказали еще несколько чашечек кофе и несколько пусс-кофе [2] Пусс-кофе — крепкий алкогольный напиток, который подают после кофе. . Он ушел, и я ушел тоже.

Я поспешил переменить жилище. Многие годы я жил в маленькой комнатушке скромной гостиницы. Зимой там было достаточно тепло. Летом — жарко. В номере стояли кровать с красным покрывалом, шкаф, стол, стул и умывальник; удобства располагались в коридоре. Поскольку на этаже были и другие такие же комнатушки, в которых тоже жили люди, приходилось становиться в очередь. Часто возникали споры. Я был вынужден вставать очень рано, чтобы попасть в туалет первым, а затем мог поспать еще минут сорок пять. На работе надлежало быть в полдевятого. Без четверти девять приносили лист присутствия; за те дни, когда в нем не распишешься, взыскивался штраф. Комната моя находилась на последнем, седьмом, этаже и слегка напоминала мансарду. Светлая, квадратный балкончик с железной балюстрадой. В углу валялось десятка два книг. Я хотел бы, чтобы их было больше, но не имел книжных полок. Прочитанные книги, я выбрасывал, сохранил только «Униженных и оскорбленных» Достоевского, «Отверженных» Виктора Гюго, «Трех мушкетеров», «Графа Монте-Кристо», романы и новеллы Кафки, детективы с Арсеном Дюпеном и Рультабийем. По воскресеньям я ходил в кино, один. У меня больше не было подруги, а природная застенчивость мешала подойти к женщине на улице, как это делал Жак Дюпон, который считал, что улица — самое подходящее место для знакомства; быть может, он просто хвастался. После кино я гулял по улицам. Рассматривал витрины, поглядывал украдкой на женщин, иногда отправлялся смотреть еще один фильм, как правило детектив, или присаживался под тентами пивной и опрокидывал кружку за кружкой.

Было довольно тоскливо. Известно, что нет ничего более грустного, чем вторая половина воскресенья. При виде молодых пар — беременная мамаша толкает коляску с ребенком, а молодой папа идет впереди, ведя за руку второго отпрыска — у меня возникало желание убить их либо покончить с собой. Однако после третьей или четвертой кружки все начинало представать в комическом свете, и даже забавляло. Когда темнело, на смену прогуливающимся семьям появлялись фигуры, навевающие меньшую тоску. Еще после двух кружек я уже некоторым образом чувствовал себя счастливым. Не ощущал своего тела. Глупо улыбался. Потом, спотыкаясь, возвращался в гостиницу, не без труда открывал дверь своего номера. Раздеться тоже было нелегким делом — я, как мог, сваливал одежду на стул и падал на постель. На ночной столик я ставил будильник, но всегда, или почти всегда, просыпался за несколько мгновений до того, как он начинал звонить — так панически я боялся этого звонка. Выключав его, я еще несколько минут оставался в постели. Лучше не вспоминать, как я начинал новую рабочую неделю, напившись в воскресенье. Голова раскалывается, язык едва ворочается, в душе отчаяние. Даже самые простые вещи — умыться и почистить зубы — казались в понедельник утром непосильной задачей. Будто гору преодолеть. Каторга давила во все дни, но в понедельник утром это было нечто особенное. Я жил недалеко от бюро. Спускался вниз по улице в окружении людей, которые, как и я, спешили вернуться к своему обыденному аду. На несколько минут я задерживался в кафе на углу, чтобы выпить чашку крепкого кофе и пропустить стаканчик спиртного. После этого более-менее приходил в себя. По понедельникам я в основном и опаздывал — расписываться уже было негде.