Анатолий Иванов - Жизнь на грешной земле (сборник)

Ни одно из этих известий, кроме последнего, особо не удивило и не взволновало романовских мужиков и баб. Но эта таинственная, никому не ведомая сельхозкоммуна взбаламутила всех от мала до велика: что за штуковина, отчего и зачем она?

— Для дальнейшей жизни! Чтоб, значит, легче было, — как всегда, не очень понятно объяснял Кузьма. — Совместно пахать пашни и сеять хлеб будем. Как бы одной семьей все робить… Старшего выберем.

Но никакой тогда коммуны в деревне организовано не было — началась гражданская война. Началась она для Романовки так, что и по сей день жуткое ее начало помнят и дед Андрон, и многие теперешние старухи, что молча стояли недавно перед малолетним убийцей Артемия Пилюгина. Началась с того, что отец Артемия Сасоний нагрянул вдруг на свой хутор. Было это в самом конце зимы восемнадцатого года, когда рушились последние санные дороги. В тот день ранним утром романовские мужики повезли в волость хлеб из пилюгинских амбаров. Нагрузили большой обоз и отправились по морозцу. Обоз повел сам Тихомилов, с ним был и Данилка Афанасьев да еще человек восемь мужиков. И семилетний Степка, на счастье, увязался с отцом. А к вечеру и объявился Сасоний с дюжиной каких-то людей на лошадях. Следом на мельничный двор влетело десятка с два саней, заваленных пустыми мешками, передней подводой правил старик Ловыгин.

Увидев ополовиненные амбары, Сасоний застонал от ярости:

— Не успели!

Он сел на распустившийся за день мокрый снег и сжал голову руками.

— А не торопил ли я тебя, губошлепа?! — прохрипел Ловыгин. — Хоть это еще осталось.

При амбарах постоянно жили несколько сторожей. Пилюгин, посидев безмолвно, бросил одному из своих:

— Спросить у сторожей — куда хлеб делся? После каждому забить глотку моим зерном до отказа! Чтоб подавились им!

Вот когда исполнилась годовалой давности угроза Федотьи.

Когда Сасоний со своими головорезами прискакал в Романовну, там не знали о страшной расправе с хуторскими сторожами, не могли сообразить, откуда налетел Пилюгин. Его люди, угрожая оружием, выгнали всех жителей деревни на улицу, сгрудили в одну кучу, а жен и детишек тех, кто повез хлеб в волость, принялись по указанию Пилюгина запихивать в избенку Андрона.

— Ты што устраиваешь, Сасоний? По какому это праву? — кинулся было к нему Андрон. И тут же откатился, сбитый с ног страшным ударом.

— А все теперь у меня тут! — потряс Пилюгин плетью. Разгоряченный конь под ним приплясывал. — И закон и право. — И крикнул кому-то: — Где сучка тихомиловская, спрашиваю?!

Но двое конников уже гнали в кровь исполосованную плетьми Татьяну.

— А выродок, выродок ихний где? — прокричал Сасоний.

— С отцом, грит, в волость уехал. Мы все перерыли — нету его, — ответил один из бандитов Пилюгину.

Все происходило стремительно, как в кошмарном сне. До этого в Романовке никаких особых событий не приключалось, и теперь безоружные, напуганные люди толклись посреди улицы, начинающей заплывать вечерним синим сумраком, беспорядочно галдели, как галки, бабы ревели коровами.

— Тих-хо! — заорал Пилюгин, но его окрик не мог перекрыть воющих и стонущих голосов. Тогда Сасоний лупанул из нагана, галдеж и рев попритихли, и он прохрипел: — Всех бы вас запереть в своих избах и спалить. Да я добрый… У кого какая скотина моя — согнать всю сюда. До последней овечки! Ж-живо, а то спалю этих! — кивнул он на дом Андрона, — Даю полчаса,

Люди кинулись по домам, и скоро вся улица была запружена коровами, овцами, козами. Сасоний отрядил трех-четырех своих людей, они погнали стадо из Романовки.

— Пятнадцать лошадей на мельне было. Где они? — проревел Пилюгин в лицо Андрону, который вывел из своего двора рыжего мерина. — Где ишо четырнадцать коней?

Андрон швырнул повод уздечки Пилюгину.

— Где… На них и увез Тихомилов хлеб-то в волость.

— Мой хлеб, да на моих же конях… — скривил губы Пилюгин. — Ловко.

— Жечь, Сасоний? — нетерпеливо крикнул один из верховых. — Дай приказ, запалим.

Тот помедлил, наслаждаясь своей безграничной властью на этот момент, тем ужасом, которым были охвачены беззащитные, люди. Однако отдать страшный приказ все же не решился.

— Надо бы, — усмехнулся он, обросший рыжими волосами, опухший не то от бессонницы, не то от пьянства. — Да ладно, пригодятся они мне еще. Выпустите всех из избы.

Когда обреченных было на жуткую смерть вытолкали на улицу, он опять, наслаждаясь своей властью и своим великодушием, проговорил, помахивая наганом: