Анатолий Иванов - Жизнь на грешной земле (сборник)

— Укажите мне любого колхозника, я скажу: этот полевод, тот конюх, а вот доярка. А спросите, кто такой Семен Вершин? Что он делает в колхозе? Его то в поле, то на ферме видишь. Все ищет, где полегче, где попрохладней… Так, болтается под ногами и людям мешает.

Семен Вершин крутился на своем месте, растерянно моргал глазами. Лисья шапка опять очутилась на полу.

— Ишь кроет… Ты кончай прению… Слышали мы таких орателей… Ты докажи, докажи, — бормотал Вершин, ища глазами сочувствия у сидящих вокруг колхозников. Но они отворачивались от его бегающих глаз.

Варвара опять усмехнулась:

— Докажу. Голос потерял ты, защищая сегодня Федора. А с чего бы это? У кого повети от сена прогибаются? У него, Вершина. Мы потом на лугах исходили, а он на рыбалке прохлаждался. Распил с Федором литр водки и начал колхозное сено бричками на повети сметывать. Али не так говорю, Федор Тихоныч?

Крутояров вздрогнул, но головы не поднял. Несколько секунд помолчала Варвара, а потом продолжала:

— Молчишь? А я еще скажу! Федор Крутояров всех родственников Вершина в райцентре колхозным сеном обеспечил. Купили они его лестью да водкой проклятой. Чуть что — прибегает Вершин к нам: «Сродственник в гости приехал. Ты уж, Федор Тихоныч, приди, уважь. Жена пива трехведерный бочонок наварила». А родственник-то не в гости приехал, а насчет сена… с Федором. Вот так… Хоть верьте, хоть нет…

И Варвара, опустив голову, выбежала из клуба, где проходило собрание, придерживая обеими руками распахнувшиеся полы полушубка.

Всю ночь Варвара проплакала тихими слезами. Стенные часы громко тикали в темноте. Этот звук тупой болью отзывался в голове. Она встала, остановила маятник и снова упала на неразобранную кровать.

Что будет дальше — Варвара не знала. Ощущение чего-то тяжелого и непоправимого не покидало ее после собрания до самого утра. И в то же время она испытывала облегчение, точно до сих пор была заперта в какой-то тесной и душной комнате, а теперь вдруг выпустили ее, и она может свободно ходить, дышать полной грудью. Она ясно ощущала в себе эту двойственность, но не могла понять ее происхождения…

Мимо окна в темноте проходили какие-то люди, и мерзлый снег долго скрипел у них под ногами. Варвара вздрагивала, испуганно прислушивалась к удаляющимся шагам: не Федор. К горлу подкатывался тяжелый соленый ком. Варвара мучительно глотала его и снова начинала плакать.

Она не боялась возвращения мужа. Нет, еще тогда, на собрании, когда вставала со своего места и шла к слишком ярко освещенной трибуне, в голове, среди множества других мыслей, пронеслось: «Придет Федя с собрания… что скажу… как в глаза посмотрю ему? Ведь столько лет жили…». Варвара только ниже нагнула голову: «Ну что же, и скажу. Все скажу тебе, Федя…». И твердо взошла на трибуну.

А все-таки… все-таки страшно было думать о том, что муж сейчас придет и надо будет что-то говорить, надо будет смотреть ему в глаза.

Теплые слезы еще сильнее мочили подушку.

Федор Крутояров в эту ночь не пришел домой. Когда в окна стал просачиваться неторопливый зимний рассвет, Варвара поняла, что муж не придет и днем.

Начинающийся день немного успокоил Варвару. Она вздохнула, встала с кровати и только теперь обнаружила, что так и не сняла с себя ни полушубка, ни полушалка.

Раздевшись, Варвара подошла к зеркалу и стала поправлять растрепавшиеся за бессонную ночь волосы. В полумраке комнаты полные, оголенные выше локтей руки казались бледными. В зеркале на нее смотрело чье-то чужое, измученное лицо с глубоко ввалившимися черными глазами.

Приготавливая завтрак, Варвара слышала, как в другой комнате сынишка, собираясь в школу, искал что-то на столе и отдавал последние приказания Трезору. Пес заискивающе скулил, и Варвара даже слышала, как он в избытке собачьей преданности ползал у ног Витьки и подметал хвостом крашеный пол. Но все это было где-то далеко, не в ее доме. Она вернулась к действительности, когда сынишка ловко влез на высокую табуретку, подвинул к себе тарелку с лапшой и спросил:

— А папка где? Опять на работу людей собирает? Варвара вздрогнула у печки, проговорила:

— Папашка-то?.. Ну да… Молотить ведь сегодня пшеницу, что в скирдах, собрались. Ты ешь, Витенька.

Витька почему-то многозначительно промычал и, выбрав момент, сунул в карман ломоть хлеба — Трезору.

Проводив сына в школу, Варвара пошла на скотный двор.

Но все ее коровы были убраны, стайки тщательно вычищены. Животным кто-то задал уже скудную норму черноватого сена. Сильно отощавшие коровы поедали его с жадностью, с хрустом пережевывая толстые будылья.