Карин Ламбер - Дом, куда мужчинам вход воспрещен

– Соль не передают из рук в руки, – вмешивается Королева. – Плохая примета.

И они с Розали обмениваются понимающими взглядами: их объединяет известная всем склонность к суевериям.

– Зато, говорят, если можешь вспомнить три кайфика за день, дольше проживешь, – подхватывает та.

– Три кайфика? Переведи, пожалуйста, – просит Джузеппина.

– Кайфик – это маленькая радость, момент благодати. У меня вот новый ученик. Он похож на Жана Рошфора, – негромко продолжает Розали.

– На Жана Рошфора нынешнего или двадцать лет назад, когда он играл «Мужа парикмахерши»?

– Двадцать лет назад.

– И что же?

– Мне стало жарко, я смутилась. Велела ему сделать сфинкса.

– Он такой же сердцеед, как актер?

– Да.

– Ну и?..

– Я встала в позу цапли, закрыла глаза и успокоилась.

– Вы не находите, что мы много говорим о мужчинах, с тех пор как здесь появилась Жюльетта?

Все смеются, кроме Джузеппины. Симона поворачивается к Жюльетте:

– Кстати, как твои дела, цыпа моя?

– Блуждаю впотьмах. Здесь мне хорошо, вокруг красивые люди, пахнет поджаренным хлебом, с лестницы по утрам звучит Бах, Жан-Пьер ходит по всем квартирам, и потом…

– А ты не думала о мужчинах из нашего квартала?

– Братья Леруа холостяки.

– Вопрос только, какого выбрать.

– Ты будешь прелестно выглядеть в сером фартуке за прилавком скобяной лавки.

– И станешь ходить на регби по субботам.

– BASTA! – кричит Джузеппина. – Можно поговорить о чем-нибудь поинтереснее. У вас и правда эта тема не сходит с языка. Заразились вы все, что ли? Когда возвращается Карла?

После взрыва Джузеппины повисает молчание. Жюльетта утыкается носом в бокал с «неотразимым».

Возможно, она и права. Кто-нибудь подумал, к примеру, о Королеве? Она предоставила нам кров за смехотворную плату, роскошно принимает нас по воскресеньям, а страдает одна, как гранд-дама. Что с ней станется? Я буду жалеть о перекусах на красном диване, когда съеду отсюда.

Словно подброшенная пружиной, Жюльетта поднимает бокал и громко говорит:

– За нашу Королеву!

Свет благодарности, удивительно похожей на нежность, мелькает в глазах их царственной хозяйки.

Потом разговор переходит на биографию Нельсона Манделы, которую они читают по очереди, и на десерт: запеченный инжир в карамели с морской солью, сычуаньским перцем и капелькой бальзамического уксуса.

Королева встает, делает несколько па и включает свой айпод.

Лео Ферре поет «Красоту» [71].

Она возвращается к столу походкой автомата. Симона, Джузеппина, Розали и Жюльетта отводят глаза. Она стоит, глядя на них с улыбкой, и молчит. Они тоже молчат. Слышится лишь песня…

Королева выдвигает ящик под скатертью и достает оттуда четыре свертка из темно-синего атласа. Она вручает по свертку каждой. Внутри фотографии неба под плексигласом – неба, заснятого из их дома в разное время дня и года. Каждая получает свое небо: небо грозовое, небо лазурное, небо облачное, небо звездное.

– Спасибо, что вы со мной, что разделили мою жизнь, – говорит Королева торжественным тоном.

Она садится и допевает песню до конца:

В комнату залетает шмель. Королева смотрит на него, но на этот раз не пытается поймать и выкинуть обратно на улицу. Пусть себе посидит на абажуре.

Розали идет домой пешком, спешить ей некуда, можно подышать бодрящим воздухом ранней зимы. Она проходит практикум с Рави, великим индийским учителем, который, проездом в Париже, преподает «Двадцать один этап медитации». Ее забавляет, что на Западе йога – мир преимущественно женский, а первые роли достаются мужчинам, которые как будто целый день едят яблоки. Слишком «дзен», чтобы быть честными? Ей самой с трудом удается не уснуть на двенадцатом этапе.

Она видит впереди, на другой стороне улицы, мужскую фигуру. Сердце срывается с цепи. Она торопится за прохожим. Он уже завернул за угол.