Лорен Грофф - Судьбы и фурии

– Я не согласна, – сказала Матильда.

– Пять сотен. Нет? Тогда, может быть, миллион? – предложила Антуанетта. – Все, что тебе нужно сделать, – это тихо уйти в закат. Взять деньги и уйти. Ты можешь делать все, что захочешь, с этим миллионом. Будешь путешествовать, посмотришь мир, познакомишься с иностранной культурой. Сможешь даже открыть свое дело. Запустить свои когти в какого-нибудь старого богача. Мир – твоя личная устрица, Матильда Йодер. Считай, что мое вложение – первая песчинка, из которой впоследствии вырастет жемчужина.

– Теперь я точно уверена: у вас метафорический дар, – сказала Матильда. – Я это оценила. В каком-то смысле.

– Я так понимаю, мы договорились. Прекрасное решение. Ты умная девочка. Я позвоню своему адвокату, и через пару часов ты получишь все необходимые бумаги.

– Ух ты, – сказала Матильда. – Вы знаете, это будет так… так прекрасно…

– Именно так, дорогая. И это очень мило с твоей стороны пойти на эту сделку. Для тебя это огромная выгода!

– Нет, – сказала Матильда. – Я не о том. Это так… прекрасно осознавать, что у меня будет куча возможностей как можно дольше удерживать вашего сына как можно дальше от вас! Пусть это будет нашей маленькой игрой. Вы еще увидите. Все праздники, все дни рождения, все те дни, когда вы будете болеть или когда вам будет что-то нужно от него, ваш сын будет со мной. Со мной, а не с вами. Он выберет меня, а не тебя, ма, – раз Лотто зовет тебя Ма, то и я буду. Пока ты не извинишься и не научишься быть со мной милой, даже если тебе этого не хочется, до тех пор ты его не увидишь. – С этими словами она мягко положила трубку на рычаг, а затем и вовсе сбросила на столик.

Пришлось принимать ванну еще раз – ее футболка насквозь промокла от пота. Через несколько дней Матильда получит первое из многочисленных писем Антуанетты, исколотых восклицательными знаками. В качестве ответа Матильда всегда слала ей фотографии, на которых они с Лотто вместе и лучатся улыбками: снимок, где они у бассейна в Сан– Франциско или где Лотто переносит Матильду через порог в очередном доме.

Когда Лотто вечером вернулся, она ничего ему не сказала. Они посмотрели сериал, потом вместе приняли душ, а затем, лежа голышом, съели целую кучу кальцоне.

ПОСЛЕ ТОГО КАК ЛОТТО УМЕР, время проглотило само себя.

Салли видела, что бесполезно добиться чего-то от Матильды, – ее оцепенение было непроницаемо. Она покрылась такой толстой коркой гнева, что пробиться внутрь было невозможно. И тогда Салли вернулась в Японию. Она обещала появиться через год, когда Матильда уже не будет такой фурией.

– Я теперь всегда буду фурией, – сказала Матильда.

Салли слабо улыбнулась и погладила ее лицо своей высушенной коричневой ручкой. Только сестра Лотто возвращалась снова и снова.

Милая Рейчел, золотое сердце.

Когда она приезжала, всегда говорила что-нибудь вроде: «Это тебе, яблочный пирог» или «Свежий хлеб!», «Хризантемы», «Подержи мою дочурку, она – целебный бальзам от любого горя».

Все остальные давали ей только время и пространство.

– Господи, кто бы мог подумать, что Матильда окажется такой сучкой, – говорили уязвленные друзья, возвращаясь домой после встречи с ней. – Разве это можно было предположить, когда Лотто был жив? Вы можете поверить в то, что она сказала?

– Она просто одержима каким-то демоном, – говорили одни.

– И имя ему – горе, – утверждали другие со знающим, уверенным видом.

Было принято негласное соглашение: они вернутся в этот дом, только когда Матильда станет прежней, элегантной и улыбчивой. Однако все равно слали ей подарки.

Сэмюель прислал бромелию, Чолли – целые башни бельгийского шоколада, Даника – своего личного массажиста, которого Матильда молча отправила обратно, Эрни – ящик вина. Ариель прислал длинное черное кашемировое платье, в котором Матильда лежала, свернувшись калачиком, несколько дней. Странно, что именно подарок от старого босса оказался единственной почти идеальной вещью среди прочих.

ПОЗЖЕ, ГЛУБОКОЙ НОЧЬЮ, Матильда мчалась за рулем новенького «мерседеса» с дверцами «крыло чайки», который Лотто купил незадолго до своей кончины. Мать Лотто умерла за полгода до своего сына, и на них обрушилось такое огромное наследство, что им показалось глупо ездить на пятнадцатилетней «Хонде Civic» с подпорченными подушками безопасности. Лотто вспоминал о деньгах только тогда, когда дело касалось его персонального комфорта, в других случаях он поручал вопросы окружающим.