Лорен Грофф - Судьбы и фурии

Он хотел сказать «сделаешь», имея в виду музыку, и кашлянул, стараясь скрыть неловкость.

Лотто разлил вино в те же голубые чашки в горошек, что стояли и в его доме, том самом, где он совсем недавно планировал расстаться с жизнью. Лео сделал небольшой глоток, закашлялся и засмеялся, вытирая рот. После он передал свою чашку Лотто и при этом случайно коснулся его ладони. Пересек комнату и сел за пианино.

Ланселот испытал внезапное и очень сильное желание сесть на постель Лео. Он сел очень осторожно, вслушиваясь в ощущения от прикосновения к прохладным белым простыням.

Лео положил свои огромные кисти на пианино, и Лотто вдруг, словно впервые, увидел их непередаваемую красоту.

Это были руки Рахманинова.

Его пальцы пробежались по воздуху над клавишами, а затем Лео резко опустил их, и зазвучала ария Антигоны.

Ланселот закрыл глаза. Так ему было легче воспринимать музыку. Так он мог слышать, как обычный звук превращается в историю, нежную песню, парящую вокруг гармонию. Но эта музыка была такой приторной, что у него свело зубы. Жар вспыхнул в его груди и разлился по всему телу, поднимаясь к горлу и опускаясь к бедрам, рождая чувство, которое Ланселот все никак не мог уловить.

Но уже через минуту он наконец смог его поймать.

Это был шок.

Да, Лотто испытывал шок, отвратительный и неприятный. Эта музыка была неправильной, абсолютно и совершенно неподходящей для их проекта! Лотто начало казаться, что он давится ею, задыхается.

Он ждал чего-то неземного, необычного! Может быть, даже немного уродливого, музыки, которая могла бы посмеяться над самой собой, черт побери! Злой музыки! Музыки, способной ворваться в самое естество и слиться там с оригинальным мифом об Антигоне, жестокой и немного диковатой историей. Ах, если бы Лео додумался написать нечто, похожее на то, что Лотто слышал в опере летом. А это…

Нет.

Эта музыка была слишком сладкой. В ней не было самоиронии. Она была болезненной и дрожащей, настолько не той, что это вмиг изменило все.

Все…

Лотто спохватился и убедился, что его лицо по-прежнему обращено к Лео и сосредоточено, а глаза все так же закрыты и что он хотя бы внешне кажется полностью погруженным в музыку. На самом же деле ему хотелось сбежать в ванную и разрыдаться. Хотелось врезать Лео по лицу, чтобы он остановился. Но он не сделал ни того, ни другого.

Просто сидел там, с улыбкой Матильды на лице, и слушал. Слушал, как корабль, на который он так мечтал сесть, сворачивает швартовочные канаты, а затем, издав печальный гудок, отчаливает и тихо уплывает в залив. А он, Лотто, стоит на пристани и смотрит, как тот тает на горизонте.

Ария завершилась.

Ланселот открыл глаза, по-прежнему улыбаясь. Лео взглянул на него, и у него на лице проступил дикий ужас.

Лотто открыл рот, но слова не шли.

Лео порывисто вскочил, распахнул дверь и босым выскочил наружу, даже не прихватив с собой куртку.

– Лео… – Ланселот подбежал к двери и закричал: – Лео! Лео!

Ни звука. Лео растаял в темном лесу.

Они не заметили, как сумерки беззвучно подкрались к ним на мягких кошачьих лапах.

«Лео в главном здании», – решил Ланселот. Он мог бы побежать за ним, наплевав на свою несчастную левую ногу, но что бы он ему сказал? Сказал, что долгое время хотел прийти к нему, что скучал по нему?

Гордость мальчика была смертельно ранена, это очевидно, а вскоре еще и холод приложит свою руку. Мороз искусает его ноги в кровь до того, как он захочет вернуться в студию. А точнее, вернуться к нему, Лотто. Значит, уйти должен он. Так будет лучше. Нужно дать мальчику возможность вернуться сюда и в одиночестве зализать раны. Им обоим надо остыть и спокойно со всем разобраться. Лучше он придет сюда завтра.

Лотто написал ему записку. Он не думал о том, что пишет, был в слишком большом смятении, и опомнился, только когда оторвал карандаш от бумаги. Получилась не то поэма, не то список покупок.

Лотто вышел на холод и с болью в душе побрел в сторону главного дома, волоча за собой тяжесть всех своих сорока лет, каждый прожитый день. Он совершенно взмок, когда добрался до места. А когда вошел, увидел, что все приступили к ужину. Без него.

ЗАДОЛГО ДО ТОГО как бледный солнечный чай пролился на истекающие льдом поля, Лотто уже был на ногах и расхаживал по библиотеке главного здания.

Мир раскололся на две части. Теперь все было не так.

Он не выдержал и вылетел на улицу. Передвигаться было значительно легче: лед таял, и вся дорога до дома Лео превратилась в раскисшую грязь.