Мэри Кайе - Далекие Шатры

– Совершенно верно, – согласился Уиграм. – Именно этого я и опасаюсь. Мне бы очень хотелось ошибаться, но я невольно задаюсь вопросом: а что, если сторонники наступательной политики прекрасно понимают, что Россия просто вытягивает щупальце – проверяет температуру воды, так сказать, – но исполнены такой решимости осуществить свои планы превращения Афганистана в буферное государство для защиты Индии, что используют русскую угрозу в качестве ширмы для прикрытия своих подлинных целей? Хотя, конечно, если эмир действительно собирается подписать договор с царем…

Фраза осталась незаконченной, потому что его перебил Уолли, который отказывался верить, что самый последний его герой может ошибаться в столь важном вопросе или неверно судить о любых обстоятельствах, касающихся племенных территорий Афганистана. Каваньяри, заявил Уолли, знает об этой стране и ее народе больше любого другого человека в Индии – во всяком случае, любого европейца. Это всем известно!

Уиграм сухо заметил, что наверняка многие говорили то же самое о Макнотоне в 1838 году, однако, несмотря на это, он погиб от руки афганцев через три года, будучи причастным к попытке возвести на престол Шуджа-Шаха и почти единолично повинным в том, что позволил огромному количеству британских женщин, детей и слуг-туземцев присоединиться к оккупационным войскам в Кабуле и погибнуть в жестокой бойне на перевале Хурд-Кабул вместе с отступающей армией. Поскольку Уолли тоже изучал ту катастрофическую кампанию, он на время умолк и стал слушать Аша и Уиграма, которые принялись обсуждать, возможно ли добыть достоверную информацию о делах в Кабуле и является ли русская угроза реальной, или же она просто жупел, использующийся сторонниками наступательной политики, чтобы напугать электорат и заставить его выступить в поддержку очередной агрессивной войны.

– Допустим, нам удастся добыть информацию, – сказал Аш минут через десять, – но мы не сможем быть уверены, что ее примут к сведению, если она будет расходиться с тем, во что они хотят верить.

– Совершенно верно, – подтвердил Уиграм. – Но если под «ними» ты подразумеваешь Каваньяри, то он никогда не станет утаивать информацию. В этом я абсолютно уверен. Разумеется, у него есть свои шпионы, как у нас всегда были свои, – в конце концов, в нашем первоначальном уставе записано, что мы должны нанимать людей, способных собирать достоверные сведения не только в пределах нашей территории, но и за ее пределами, а будучи заместителем комиссара Пешавара, Каваньяри наверняка пользуется услугами значительного количества платных агентов. Но я готов поручиться, что любая поставляемая осведомителями информация политического характера – любые сведения, касающиеся взаимоотношений Шир Али с русскими, например, – незамедлительно отсылается в Шимлу, независимо от того, противоречит она собственным взглядам Каваньяри или нет. В любом случае попытаться надо. Нельзя же равнодушно смотреть, как пассажирский корабль идет на подводный риф, и не предпринимать попытки зажечь сигнальный огонь, или выпустить ракету, или сделать хоть что-нибудь, чтобы предупредить их, – пусть даже просто заорать или подуть в свисток!

– Нельзя, – согласился Аш. – Необходимо что-то сделать, даже если попытка обречена на неудачу.

– Вот именно. И я считаю своим долгом попытаться. – Уиграм вздохнул, испытывая огромное облегчение. Он откинулся на спинку кресла и с ухмылкой сказал Ашу: – Помню, когда ты только-только вступил в полк, мы частенько подшучивали над тобой за твою привычку называть то или иное дело несправедливым – в те дни это было твое любимое слово. Я лично ничего не имею против участия в войне: это мое ремесло. Но я бы предпочел считать, что война, в которой я участвую, справедлива или, по крайней мере, неизбежна. А по моему мнению, войны с Афганистаном можно избежать. Еще не поздно.

Аш молчал, и Уиграм увидел, что в его глазах, устремленных на темный дверной проем, через который вышла Анджали, застыло отсутствующее выражение, как у человека, мысленно перенесшегося на расстояние многих миль или на много лет назад. И Аш действительно вспоминал прошлое и снова слышал – как слышал в приемном зале Лалджи в Гулкоте и в чатри в Бхитхоре – голос давно умершего мужчины, призывающий четырехлетнего мальчика не забывать, что на свете нет греха страшнее несправедливости и что против нее надо бороться всегда и везде, даже если ты не уверен, что одержишь победу.