Евгений Войскунский - Румянцевский сквер

— Какой выбор?

— Так называется первый раздел «Основных направлений» — «Выбор сделан». Ты не читала?

— Нет, конечно. Меня тошнит, когда вижу в газетах эти простыни.

— Горбачев представил Верховному Совету программу перехода к рыночной экономике. Наверное, рынок действительно нужен.

— Влад с Лёней говорят, что спасение только в рынке. А я не понимаю. Ведь рынок — это когда частная собственность на все, все, все? А как же развитой социализм?

— Пишут в газетах, что рынок не противоречит социалистическому строю. Черт его знает. Сомнительно. Кооперативные кафе или там частный автосервис, короче, сфера обслуживания не противоречит, наверно. Но как быть с тяжелой промышленностью, да и с легкой? И с сельским хозяйством? Колхозы, что ли, распускать?

— По мне, чем их скорее распустят, тем лучше. — Нина засмеялась. — Вот бы дед услышал, что я сказала. Он бы — живо меня в Кресты!

— Что-то происходит, — задумчиво произнес Колчанов. — Я пытаюсь понять, но… Очень все запутано… Магазины почти пустые, мясо, яйца исчезли — и в то же время по телевизору показывают, как сотни туш выброшены на свалку и гниют. Кто выбросил? Зачем? Чтоб недовольство вызвать?

— Да-да, я тоже видела! — Нина сделала большие глаза, в раннем электрическом свете они наполнились синевой. — Возмутительно!

— Горбачев призывает к рынку, — продолжал Колчанов, допив чай и закурив сигарету, — а когда ему на стол кладут «Пятьсот дней», толковую, кажется, программу перехода, — он ее по боку. Как понять? Гидаспов на митинге кричит — есть такая партия, не отдадим руководящую роль, а демократы требуют от партии покаяния. Черт-те что!

Нина снесла посуду в мойку, надела фартук, начала мыть.

— Ты бы поменьше думал о нашем бардаке, — советовала, поглядывая вбок на отца. — Вот плохо, что курить никак не бросишь. Ты говорил, у тебя сухость во рту…

— Редко выпиваю, вот и сухость.

— Папа, не шути! Надо непременно сделать анализ на сахар, сто раз говорила! Вот давай в понедельник — приезжай ко мне в поликлинику.

— К тебе далеко. Я в свою схожу, в районную.

— Ну, так сходи! Не шути со здоровьем!

— Да какие шутки. Мне надо в Гатчину съездить, поработать в архиве, — а ноги плохо ходят.

— Где ноги болят? В икрах, в лодыжках?

Нина велела отцу лечь на диван, осмотрела ноги. Сердце выслушала, измерила давление.

— Папа, никакой Гатчины! Давление невысокое, но мне не нравятся экстрасистолы. Есть у тебя анаприлин? Утром и вечером по полтаблетки! А коринфар еще есть? Я запишу назначения, и ты, пожалуйста, не забывай. И надо бы подумать о трентале…

— Что-то происходит, — повторил Колчанов, натянув носки и сунув ноги в тапки. — Помнишь, недавно один депутат, Белоярцев кажется, сделал запрос о передвижениях войск вокруг Москвы. Язов и Крючков опровергли — мол, помогаем картошку копать, — но вообще-то… Была кинута мысль о возможном перевороте…

— Ах, да перестань, папа! Поменьше забивай себе голову дурацкой политикой. У тебя белье есть нестираное?

— Нету.

Три года назад, когда умерла Милда, Колчанов оцепенел. Нина тогда переселилась к отцу, чтобы как-то наладить ему быт. Опять, как некогда в молодые годы, отец стал выпивать — водкой глушил серую тоску одиночества. Нину до слез доводил. Потом, спустя месяца полтора, возвратился из долгого плавания Влад — и Колчанов будто очнулся вдруг. Прогнал Нину домой: «Нечего, нечего. Жене надлежит с мужем обретаться. Я управлюсь, ты не волнуйся». И — верно, управился, стал себе каши варить, супы из готовых пакетов. Приспособился стирать и гладить. А главное — вернулся к своим занятиям, засел за статьи о войне на Балтике, собирал материал об истории морской пехоты. Собственно, и держался этими занятиями да еще выступлениями в библиотеках и школах — рассказывал племени младому, незнакомому о войне и блокаде.

— Ну, папа, ты у меня молодец, — похвалила Нина. — Пересядь сюда, постригу тебя.

Щелкая ножницами вокруг колчановской головы, жаловалась на Марьяну: стала жутко непослушная, дерзит не только ей, Нине, но и Владу… Что-то сочиняет, стишки душещипательные. Вечно у нее громыхает магнитофон, что за музыка теперь ужасная… Бахрушин, между прочим, вернулся из Венгрии. Опять возник, всегда поддатый, с красной физиономией, — объявил, что хочет устроить Марьяну учиться в институт международных отношений… Теперь еще это кафе. Марьяна повадилась туда бегать… помогает обслуживать, таскает подносы… Ей там интересно, видишь ли… А Лёня тоже хорош…