Энтони Поуэлл - Сумеречные люди

— Нет, нет, не говорите.

— Скажу, — сказал Фозерингем. — И повторю не один раз, как мне повезло, что у меня такие друзья, как вы; и что бы там не говорили про дружбу, никто не знает лучше, чем я, что, хотя качество это в наши дни часто ценится не так высоко, как сиюминутные, чувственные связи между полами, которые строятся на песке, — тем не менее, это та вещь, от которой в конечном счете более всего зависит счастье людей вроде вас и меня, — вы, надеюсь, простите, что равняю вас с собой, — людей, для которых жизнь — это постоянная борьба, безумный Армагеддон, неистовое, лихорадочное сопротивление; и когда мы, наконец, окажемся в этой серой, жуткой и страшной пустыне безнадежного отчаяния, непереносимой тоски и полного отсутствия чувства юмора, в пустыне, в которую нас влекут спиртное, долги, женщины, бесконечное курение и нежелание двигаться, а также тысячи безнадежных, бессмысленных, утомительных и незапоминающихся удовольствий нашей пустой, я бы даже сказал, тщетной жизни; когда нескончаемый и непроницаемый туман банальности, а у некоторых и догмы, покроет нас с головой; когда мы прекратим последние, слабые попытки оставаться самими собой и опустимся на самое непроницаемое дно деградации, страданий, невзгод и унижений, чем кончают все те, кто готов продать за кружу пива свое имя, свой ум, свою любовницу, свою старую школу, даже собственную честь; когда любовь выродится в самую вымороченную похоть; когда власть будет приравнена к бессмысленным мешкам денег; когда слава уподобится самой вульгарной публичности; когда мы ощутим, что навсегда изгнаны с изумрудных пастбищ жизнерадостной беспечности (прошу простить, что так выспренно выражаюсь), что явится, на мой взгляд, единственным возможным оправданием нашего разнузданного, несообразного существования, — тогда и только тогда мы осознаем, поймем в полной мере, что мы узнаем, и узнаем наверняка… О чем я? Я, кажется, сбился…

— О дружбе.

— Ну да, конечно. Простите… Так вот, мы поймем, что значит дружба для каждого из нас в отдельности и для всех вместе взятых, и почему только благодаря ей есть смысл…

— Смысл в чем?

Фозерингем красноречиво взмахнул рукой.

— Во всем, — сказал он.

— Ну, например?

— Я ведь человек не религиозный. В такого рода вещах я мало что смыслю. Но я знаю одно: в жизни имеет значение не только один секс.

— Бесспорно.

— Вы того же мнения?

— О да. Примерно того же. Какого же еще?

— И что бы вы сказали?

— Трудно сказать что-то определенное.

— То-то и оно.

— А отчего вы так расстроились?

— Расстроился?

— Ну да, расстроились.

Фозерингем залпом допил джин.

— Наверно, я говорил что-то очень невеселое. Наверное, обед был слишком сытный.

— Скорее всего.

— Сами ведь знаете, как портится настроение, когда переешь.

— Особенно во второй половине дня.

— Да, — согласился Фозерингем, — особенно во второй половине дня. Боюсь, я вам здорово надоел.

— Ничуть.

— А мне кажется, вы от меня устали. Вы должны меня извинить. Вы меня извиняете? Скажите, что извиняете, Этуотер.

— Извиняю.

— В такую погоду лучше в середине дня столько не есть.

— С кем вы обедали?

— С Джорджем Наннери. Вы его наверняка знаете.

— Он случайно не родственник девушки с этой фамилией?

— Ее отец. Ее-то вы знаете?

— Да, мы знакомы.

— Она хороша собой, согласитесь? Никак не могу решить, кто лучше, она или Харриет Твайнинг.

— Да они обе прехорошенькие.

— Вы должны познакомиться со стариком Наннери.

— Был бы рад.

— Это один из тех блестящих людей, у кого в старости совершенно отказали мозги, — сказал Фозерингем.

— Правда?

— Можете вообразить, какой он превосходный собеседник.

— Да, действительно.

— Когда мозги в таком состоянии, человек просто не может надоесть.

— Об этом можно только мечтать!

— Вот именно, можно только мечтать.

— И когда же вы нас познакомите?

— В любое время. Позвоните мне.

— Обязательно, — сказал Этуотер. — А теперь мне надо идти.

— Почему?

— Я ведь ужинаю у Наоми Рейс.

— Нет, не уходите.

— Но мне пора.

— Нет, — сказал Фозерингем. — Ради бога, не уходите.

— Я вынужден.

— Вы не можете оставить меня в таком состоянии.

— Поверьте, я с радостью бы остался.

— Выпьем еще по одной?

— Нет.

— Да. Да. Прошу вас.

— Нет, не могу.

— Я настаиваю, Уильям, — сказал Фозерингем. — Теперь я буду называть вас «Уильям». Я настаиваю.

— Нет, нет, не могу.