Юрий Трифонов - Студенты

— Еще раза два до экзаменов соберемся.

Несколько шагов они проходят рядом, но заводская колонна быстро уходит вперед, и Игорь, попрощавшись, бежит догонять своих. Обернувшись на бегу, он вдруг кричит весело:

— Вадим Петрович, а машина-то времени — наша! — и размахивает над головой флагом.

Тысячные колонны стекаются к Красной площади. С улицы Горького, с Театральной и от Манежа движутся людские потоки к Историческому музею и, разбиваясь об его утес на два рукава, вливаются на Красную площадь. Издали, еще не видя Мавзолея, слышит Вадим волнами нарастающее «ура». И вот уже появляются справа, заполненные людьми, белогранитные трибуны и дальше — сверкающий гранитными гранями Мавзолей…

— Да здравствует советское студенчество! — гремит над площадью многократно усиленный голос.

Илюшка Бражнев, который идет впереди Вадима, вдруг оборачивается и говорит громко и возбужденно:

— Седьмого ноября сорок первого я уходил отсюда на фронт! Я был на параде, автоматчиком. А теперь вот кончаю, еду работать и опять с Красной площади — ты понял, Димка? — ухожу в трудовую жизнь!

А Вадим думает о том, что через год, в такой же солнечный майский день и он, Вадим Белов, будет прощаться с этой древней площадью, уходя в трудовую жизнь. И вместе с ним — Спартак, Петр Лагоденко, Андрюшка, Рая и еще много других, неизвестных ему друзей, приехавших в Москву из разных краев страны и из разных стран для того, чтобы стать нужными для своего народа людьми. Всем им трудно будет прощаться с Москвой. Но любить Москву — это значит любить родину, а любить родину — значит любить то великое дело, ради которого и живет наша родина, трудится, воюет, побеждает…

Спустившись с площади, Вадим выходит на Чугунный мост. Он видит Кремлевскую набережную, залитую пестрой живой толпой демонстрантов, и кипящую в полдневном блеске Москву-реку, по которой медленно движется белый, украшенный флагами пароход: на верхней палубе играет оркестр, люди стоят у поручней и машут платками; и голубым контуром против солнца он видит Каменный мост вдалеке, а за ним, тонущую в солнечном дыме, уже не видит — угадывает — безбрежность Москвы.

Позже, на вечере в институте, Вадим встречается с Олей. После концерта они выходят вдвоем на улицу. Москва утопает в праздничных, многоцветных огнях. Дома кажутся обезлюдевшими, пустыми — все москвичи сегодня на улицах.

Вадим и Оля, взявшись за руки, медленно идут в толпе гуляющих.

— Какой сегодня был солнечный, теплый день — настоящее лето! — говорит Оля, глядя в звездное небо, которое кажется зыбким, живым от блуждающих по нему прожекторных лучей. — И как-то грустно…

— Почему же грустно, Оля? — спрашивает Вадим удивленно.

— Мне кажется, я прощаюсь сегодня с Москвой…

— Как прощаешься?

— Через месяц, Дима, я уезжаю на лесозащитную станцию. В Сталинградскую область, — говорит Оля, помолчав. — Я думала очень долго — и решила… Да, в Сталинградскую область.

Она умолкает, коротко кивнув, и Вадим тоже некоторое время молчит — от неожиданности.

— А как же Ботанический сад?

— Ботанический сад остается в Москве, — отвечает Оля серьезно и вдруг смеется задорно и весело, глядя на Вадима снизу вверх. Синие глаза ее кажутся совсем светлыми, блестят, отражая огни. — Дима, я правильно решила? — спрашивает она, так же внезапно перестав смеяться.

— Правильно, — говорит Вадим упавшим голосом. — Да, но… Андрей сказал, что ты согласилась…

— Да, одно время я думала… Мне не хочется уезжать из Москвы. Но понимаешь, Дима… — Вздохнув, она говорит преувеличенно радостным, бодрым голосом: — Той практической работы, о которой я мечтаю, здесь я не найду. А заниматься наукой мне еще рано, правда же? И потом лесозащитные станции — это самый важный, передовой участок фронта. А я хочу на передовой. И вообще я хочу самостоятельной, трудной жизни.

— Ну, а потом что?

— Поработаю на практике и приеду в Москву, в Тимирязевку.

— Ну да, — бормочет Вадим глухо. — Когда я уже окончу институт и уеду на Сахалин.

— Ага, ты сам-то собираешься уезжать!

— Но я тоже не на веки вечные, еще приеду…

— Ну да, — говорит Оля в тон Вадиму, — когда я окончу Тимирязевку и уеду на Камчатку.

— И так мы никогда не встретимся, — говорит Вадим, усмехнувшись.

Они идут в шумной, густой толпе, но не видят никого вокруг. Выходят на набережную и останавливаются у гранитного парапета. Здесь, на набережной, людей меньше, говорят они тише и ходят все больше парами. Плывет по реке катер с гирляндою красных, желтых и зеленых фонариков от мачты до кормы, кто-то пробует там гармонь, женский голос смеется — далеко слышно по реке. А в небе, над праздничным городом, высоко-высоко летит невидимый самолет — между звезд медленно, деловито пробирается красный огонек…