Юрий Трифонов - Утоление жажды

И вот пришел новый начальник и сухим, категоричным тоном объявил, что никаких машин нет и не предвидится. Как? Почему? А как же Фефлов? А списки?

— Пожалуйста, обращайтесь с этими списками к Фефлову, он работает нормировщиком в Марах, на кирпичном заводе.

Бринько и Эсенов возмущались, ругали Фефлова и наскакивали на нового начальника, требуя от него ответа за грехи прежнего.

Нагаев, мрачно молчавший, вдруг сказал:

— Да ладно кричать-то. Вы еще на машину не заработали. Лучше будку у них попросите, чтобы жить по-людски. А то машину им! Министры какие…

— В чем дело? — нахмурившись, повернулся к Нагаеву Карабаш.

— А в том, товарищ начальник, что в одной будке нас четверо, а в другой Марютин как на даче живет. Не заметили?

— Ай, зачем говорить? — поморщился Аманов.

— Пусть знают. У нас труд особо тяжелый, мы обязаны отдыхать как положено. Пускай третью будку дают.

— К Марютину жена приехала, что ли? — спросил Карабаш.

Марютин начал сбивчиво объяснять про свою дочь и помершую тетку и сказал, что дочь не против того, чтобы в будке жил третий, но вообще она мечтает уехать в Чарджоу, учиться на медсестру.

Карабаш сказал, что экскаваторщики сами должны устраиваться с жильем, а лишней будки пока все равно нет.

Будущая медсестра занималась стиркой неподалеку от мужчин. Назойливым голосом она пела одну песню за другой и ничего не слышала. Мужчины оглянулись на нее. Она стояла, широко расставив ноги в своих черных шароварах, заляпанных мыльной пеной. Ее полные руки и плечи сверкали медным загаром.

Карабаш сощурил черный, татарский глаз.

— Это дочка? А я думал, жена. Сколько ей лет?

— Девятнадцать. Не то двадцать, забыл уж…

— А вы ее тут замуж выдайте, — Карабаш вдруг улыбнулся. Сухие, жесткие складки появились на миг возле углов рта. — А что? Молодоженам отдельную будку как-нибудь выкроим, это у нас закон.

— Не, не, какой замуж, — замотал головой Марютин. — Она, видишь, в Чарджоу мечтает, на курсы. Только там с сентября занятия, так что через два месяца.

— Одно другое не исключает. Ну, вы уж сами этот вопрос урегулируйте.

— А я не желаю в тесноте, — опять заговорил Нагаев. — И вообще, имею право отдельную будку требовать. Фефлов мне обещал отдельную.

— Ой, Нагаев, какой ты чудак! — усмехнулся инженер Гохберг. — Экскаваторщик ты очень хороший, мы тебя ценим и уважаем, но нельзя же ставить себя выше других. Почему ты хочешь жить в отдельной будке, а Ваня Бринько, например, должен жить с соседями?

— А почему мне Фефлов обещал?

— Ты не отвечай вопросом на вопрос. Я спрашиваю: чем ты такой особенный? Хорошенькое дело! Может, ты туберкулезник или у тебя печень больная, тебя люди раздражают?

Почувствовав насмешку в тоне Гохберга, Нагаев еще больше помрачнел.

— Обедняете, если будку мне дадите?

— У нас нет лишних будок, товарищ Нагаев, — сказал Карабаш. — Пока нет, но будут.

— Была б она его баба, я не спорю. А то девчонка молодая, в штанах бегает, все равно что парень. Кому какое неудобство?

— А кто чего говорит? Я человек неспорный, живите, — сказал Марютин.

— Ай, нельзя так, — покачал головой Аманов.

Марина закричала издали веселым голосом:

— Эй, мужички! Идите чай снимите, а то у меня руки в мыле!

Эсенов вскочил и побежал к костру за кумганом. Все опять оглянулись на Марину. Она стояла, наклонившись над тазом, и смотрела на них через плечо. Мокрая майка облепляла круто выгнутую мощную спину. Заметив, что на нее все смотрят, Марина запястьем левой руки отбросила падавшие на лицо белобрысые куделечки и жеманно улыбнулась.

— Вообще от девок неудобство кругом, — сказал Нагаев.

Марина услыхала, крикнула задиристо:

— Девки на барском дворе! А здесь девок нету!

— Ну и жлоб ты, Семеныч, — сказал Иван.

— А вот не желаю я вчетвером, — угрюмо проговорил Нагаев. — Имею право — и все.

— Никакого права у тебя нет, но, пожалуйста, иди к нам. Я человек неспорный, — сказал Марютин. — И она не против.

— Чтоб Нагаева к нам? Против я! — закричала Марина. — Он жадюга.

— Ты молчи, сорока! — крикнул на дочь Марютин. — Тебя не спросят. Хочешь — переходи, живи, зачем говорить.

— А мне тесниться без интересу… — пробормотал Нагаев.

И в тот же вечер приволок свою койку в будку к Марютину.

Из окна комнаты видны горы. Утром они розовые, как сочная арбузная мякоть, потом выцветают, желтеют, становятся совсем желтыми. И весь день они желтые, как дыня. Странно видеть эти желтые горы: они кажутся раздетыми.