Владимир Данилушкин - Магадан — с купюрами и без

Малое тоже разглядеть бывает не просто. Особенно — микроскопическую любовь близких. Но и она порой, при каком-то повороте, насквозь кумулятивно прожигает душу, особенно после первой рюмки!

Смотрит поэт Пчелкин с картины Праскова на портрет прозаика Мифтахутдинова, кисти Михаила Хазиева, погибшего при загадочных обстоятельствах: от удара чайником по голове. При жизни писатели не очень-то друг друга жаловали, а так вроде друзья. Улыбаются со стен. Похоже? Не похоже? Наливай, разберемся! Говорят, по фотографии, если человек умер, можно это уловить, что-то меняется в структуре изображения. Лептонная лепота. На картине Праскова Пчелкин как живой, и с годами это ощущение усиливается. Недаром словом «живопись» это искусство называется.

Был у него в мастерской. Там многие толкутся. Кому не интересно, как создаются картины? Бесплатный театр. А он не делает тайны. Глаза при себе? Дома не оставили? Разуй, смотри. На стенах развешаны пейзажи. Морской, горный. Он осматривает свои полотна шлифующим взглядом, что-то правит кисточкой, подмалевывает. Быстро работает, на большом подъеме. Воздух пахнет краской, словно свежими, из Госбанка, купюрами. Но и морским бризом веет от картин. Стланиковой хвоей и багульником.

На полотнах все та же непостижимая наша Колыма, только просветленная, словно поцелованная Господом. Кобальтовое море — глубина и хлад. Знакомые оттенки. Рокуэлл Кент, что ли? Или я ничего не понимаю. На Рокуэлле цвет клином не сошелся. Сам себе напоминаю гусенка. Якобы тот проклюнется из яйца и первое, что увидит, принимает за мать, устремляется вослед.

Я когда в Магадан приехал, видел репродукции знаменитого американца и вживую северное во льдах море в районе Армани. Вылитый Рокуэлл Кент. До сих пор так считал, пока не увидел работы магаданца. Ходил по персональной выставке, и в голове роились какие-то невысказанные слова, их еще предстояло выделить из хаоса. Смотришь на его работы, и вроде сам тоже что-то сделал. Гигант. Прасков — наше все. Прасков — это наш Прасков.

Кстати, сам он похож на американского актера Николсона. Только это не сразу бросается в глаза. Он настоящий артист разговорного жанра в номинации «Мхатовская пауза».

Возможно, я слегка обидел его бестактностью. Портрет мальчика мне понравился. А тот, с кого писан, здесь же — Троша. Прасков его как раз домой отправляет. Не должен малец слушать взрослые разговоры. Нас несколько было мужиков — составителей натюрмортов. Детям лучше такое не видеть. Пусть взрослая жизнь пока тайной побудет. Я слово «внук» проронил на автомате, а Трофим — не внук — сын. Ну да, как-то не подумал. А впрочем, не мужицкое это дело — в родословных разбираться. Наливай да пей.

Напечатали мы репродукции живописца в журнале «Колымские просторы» — портрет поэта, портрет сына, пейзажи. В том числе картина «На Ольском перевале». Цветная вкладка получилась. Когда над номером шла работа в типографии, пришлось сделать уточнение — заслуженный художник. Как раз подтверждение пришло — в самый дождь в типографию ходил — поправку внести.

Журнал понемногу расходится среди старожилов. Когда уезжают на материк, сердце рвется в разлуке. А тут более трехсот страниц текста, перечитывают со слезами на глазах. Картинки смотрят.

Одна пожилая женщина в Оле в сталинской ссылке родилась. Родители репрессированные. Так и жила в этом древнем населенном пункте, основанном первопроходцами, много лет, до самой пенсии. Потом надумала на материк переезжать — в Екатеринбург. Есть такой обычай возвращаться на историческую родину, чтобы провести остаток жизни в комфортном климате. Переехала, и скоро обуяла ее особая тоска, которую журналисты не совсем точно называют ностальгией. Сердце ноет и стонет. Не поддается ни уговорам, ни медицинским препаратам. Тут уж начинаешь сомневаться, для того ли искусство предназначено, чтобы сердце в клочья рвать. Да ведь дело-то не в картинах, не в стихах и рассказах. Хотя и в них тоже.

За двадцать, тридцать и сорок северных лет привыкаешь к колымскому среднегорью, к воздуху и дождю, ветру и снегу в июне. Море… По морю тоска — соленая. Какое в Екатеринбурге море — есть небольшая речка Исеть, чуть больше Магаданки. Правда, ухоженная, в гранит облицованная. На Урале красивых полудрагоценных самоцветов и поделочных камней несметно, здания облагораживают, набережную, станции метро. Есть плотинка — место отдыха. Вода шумит и, если закроешь глаза, то и рыбной свежестью вдруг пахнет. Рыбакам скажешь, какие у нас клюют — не верят.