Владимир Данилушкин - Магадан — с купюрами и без

Когда птицы стали взрослыми и научились летать, получился небольшой фильм, вызывающий при просмотре непонятное волнение, будто чайки, выросшие на глазах женщины — ее приемные дети. То, что ускользало от невооруженного взгляда, стало доступным благодаря просветленной оптике.

Хорошо было видеть чаек зимой, пока еще не отлетели они на лед моря, к кромке открытой воды. Они хоть и наполняют печалью атмосферу, но оживляют движением малоцветный пейзаж. Врать не буду, чайки не говорили спасибо, подобно попугаям возлюбившей их женщине, но все-таки их крики стали не столь душераздирающи. Правда, тревога за них осталась: сидят на проводах, крыльями машут, друг к другу тянутся клювами — поцеловаться. А там напряжение — так шарахнет, что перьев не соберешь. Да и замкнуть собой цепь могут. Казнь на электрическом стуле устроить, пожару наделать.

Над подъездом этого дома, построенного японскими военнопленными по проектам репрессированных архитекторов с архитектурными излишествами, находится козырек, под которым свила гнездо ворона и вывела воронят, уберегла потомство от чаек, которые не прочь были утащить яйцо, а со временем и птенца. Не проворонила. Что ж, скоро солнышко пригреет, начнется новый раунд межвидовой борьбы.

Зимой не только птичьих, но и других звуков меньше. Улицы и дворы глухо занесены, законопачены снегом, проезжую часть обихаживают дорожники, сталкивают снег к обочинам. Пока валит обильный дар небес, днем и ночью идет расчистка: первое дело — автобусу дать ход, чтобы не застревал. Если замешкаешься, придется потом тяжелый бульдозер с клыком в ход пускать, и то не всегда с пользой: когда снег слежится, он крепче камня становится. Такие настывают брустверы, что с проезжей части на тротуар попасть не просто.

Потом массивы снега под солнечными лучами обледенеют и станут неприступными, а в марте их будут клевать солнечные лучи, словно неведомые птицы Сирин и Алконост, приманенные подвяленным снежком, подсоленным собачками.

Машин зимой поубавилось: дешевые хабазины на приколе, а дорогим джипам, как пьяным матросам, море по колено. Тротуары первое после снегопада время не скользят, и это делает походку пешехода уверенной. Но огорошивает отсутствие дорожек и проходов в снежном трехмесячном слое.

Потом снег замасливается, и наступает знаменитый магаданский гололед, пожилые люди, вовсе не бывшие спортсмены, становятся лыжниками. Но это лишь на взгляд приезжего. Идут, палочки втыкают в лед, никаких лыж, естественно, нет, но иногда на ботинки прикрепляют лыжные крепления — вроде как это помогает балансировать на льду.

Оптимисту каждый снегопад — как праздник Нового года, как новая игрушка повышенной сложности. Снег валит и валит, надежнее дождя скрывая следы. Вышел сухим из воды? Выйди сухим из снега!

Запах мерзлой воды похож на аромат хризантем и мандаринов. Запах невинности, безмолвия, это если ветер свернулся клубочком на четверть часа меж сугробов.

Вот уж и дороги наспех выборочно почистили, а где не почистили, снег потерял пушистость. Машины-японки плавают по твердой воде, перекатываются, как пекинские утки. Во дворе зимует TOYOTA с оторванным зеркалом, ибо нет ничего страшнее, чем автомобильное Зазеркалье. Там и женомобиль, в другом сугробе: зеркальце, пудреница, завивка волос с горячим феном от двигателя, отдушка для бензина.

Японцы ездят в машинах, похожих на мягкий вагон и остаются тонкими обезжиренными людьми. Наши, купив авто с рулем на правой стороне, прибавляют в массе, с трудом втискиваясь в сиденья, как циркули в готовальни. Стояние в пробках не прибавляет духовного равновесия, и я даже втайне рад, что моя машина на приколе, не получается ее восстановить.

Зимой как-то забываешь о птицах, а вот Стас о них помнит всегда. Присылает рассказ, и там наша башенка со шпилем и часами, в большом доме подковой, где в общей сложности квартир пятьсот. Я уж и вдоль и поперек его описал, а голову поднять не удосужился. А Стас поднял и увидел множество чаек. Летят и летят. Будто бы каждый вечер отправляются ночевать на местное водохранилище, аутром возвращаются в море. Потом возле башенки в окружении чаек увидел он огромную, раза в три больше любой из чаек, сову. Я тоже видел много лет назад сову во время сильнейшей пурги с зимним дождем. Никому не рассказывал: все равно не поверят.

Уж который год после работы прохожу наискосок по юбилейному скверу, чтобы посетить восточный базарчик (у него и название восточное, и торгуют там выходцы из Средней Азии). А навстречу мчатся голуби, целят в лоб. Машут крыльями в непосредственной близости от лица, точно веером в театре. Невольно зажмуриваюсь. Прячу руки, поскольку крылатые приятели намериваются сесть на ладонь поклевать зерен. Поглубже засовываю руки в карманы. Голубки понимают это так, будто полез за угощением. Одна птица сменяет другую, как, наверное, самолеты, заходящие на цель для бомбометания. Какой-то нахальный ас завис над головой, и меня пронзило подозрение: а не швырнул ли чего на шапку. Головной убор не первой свежести, с облупившимся козырьком: десять лет, как в Питере купил, в самый дефолт, жалко как память.