Вениамин Колыхалов - Горислава

Сноха нечаянно подслушала наговорщину свекра на безвинного председателя. Не утаивал он с кладовщиком зерно. Правда, полновеснее, чем в других колхозах, получился трудодень, не грозил дектяревцам голод. Разве за это лишают свободы? Колхозные ходоки вернулись из района с пустыми вестями. Где Новосельцев — никто не знал или не хотел обнародовать тайну.

Неужели сыграла зловещую роль недопоставка хлеба? Но сколько можно получать крохи за адскую повседневщину?! Уплыли урожаи под красным флагом, под пышными лозунгами…

В деревне распространенными фамилиями были Дектяревы, Гришаевы, Новосельцевы. На одного Новосельцева стало меньше. Резанули семью по-живому, устранили кормильца и защитника. Осталась семья в шесть душ. Самая меньшая рахитичная душа пищала в зыбке, пускала слюни.

Раньше свекор внушал Матрене страх. После бессудного обвинения председателя возненавидела Парфена. И Крисанф хорош: сидел, поддакивал отцу, запивая вранье подкрашенной самогонкой.

Новый председатель-ставленник перевел бывшего кладовщика Сотникова в разряд чернорабочих. Ключи перешли в руки Парфена. При новой колхозной власти он шире расправил грудь, нарядился в такой же комсоставский френч, обзавелся галифе. Парфен поклялся выжать из колхоза все привилегии, отомстить за то, что власти когда-то оставили от его крепкого хозяйства одни выжимки. Игольчиков-старший костерил себя, что на алтайщине не обзавелся дружками-начальниками, не потчевал их, жмотничал, жалел денежки на угощение и подарки. Раскулачиванием — вот чем обернулось такое скупердяйство. В Дектяревке мужик разом прозрел и поумнел. Довольные угощением, приемом районщики увозили свежесбитое масло, круги домашней, крепко прочесноченной колбасы, меха, мотки шерстяной пряжи, ягоду и орехи. Не зря подмасливал гостям зажиточник Парфен — председатель испекся, всеми ключами от складов правит он, бывший поднадзорник и ущемленец в правах. Не бывать тому, чтобы всякая тварь вытирала о Парфена ноги, помыкала и гнобила. Далось в крепкие руки новое богатство, теперь его ни за что не упустит.

Предвоенной многоводной весной дектяревцы поражались уловом: грузнели от рыбы сети и фитили. По милости солнца льды и снега обернулись вечной водой. Река не захотела оставаться рекой, легко перемахнула границу левого берега, ударилась в долгие безоглядные бега. Ей нравилось верховодить над низкой сушей, парить над лугами вольным летом.

На широкодонном обласке Парфен с сыном поехали проверять фитили. Левобережное понизинье откатывалось к небесам. Местами синеватую даль застили голые тальники, редкий топольник, березняк на сухих гривах. Повернутые затылками к деревне, рыбаки дружно гребли веслами, ощущая упругую тягучесть замутненной воды. В этот час сплошным радостным пламенем пылала их добротная изба. Матрена со свекровкой были на ферме и пока бежали домой, недремный огонь наливался яростной мощью. Он исключил всякую борьбу с ним. Никто из деревни не пытался отбить избу даже у небольшого пламени, от матерого — подавно. Построенный на отшибе дом был обречен пропылать в одиночестве, не захватив огнем чужие постройки.

Взбешенная от страха, во дворе металась корова. Свинья попыталась пролезть между жердин городьбы, застряла в них. Истошно визжала, перекрывая режущим плачем шум оранжево-красного смерча. Прикрывая лицо от жара, Матрена хотела выломать осиновую жердину. Прясло, сделанное по-парфеновски добротно и прочно, нуждалось в топоре и ломе. Кое-как женщины протащили за передние ноги и уши обезумевшую свинью. Расцарапывая в кровь пальцы, Матрена принялась распутывать на кольях черемуховые вязки. Успели сбросить пару верхних жердей, через остальные корова перемахнула с завидной легкостью. Взбрыкивая, понеслась в сторону поскотины.

Рыбаки вернулись на пепелище. Зловеще-черный обугленный скелет отталкивал Парфена; на подходе он вяло и неохотно переставлял ноги. Слабонервный Крисанф подавленно застонал. Подкошенный бедой, упал на колени, вознес руки:

— Тятенька… родненький… да как же это?.. да пошто?

Продирая слова сквозь сухость горла, Парфен выдавил догадку:

— Нечистое дельце, сынок, ох, нечистое. Укараулили наш отъезд.

Вздыбив кулак, тыкая им в сторону деревни, закричал:

— Они меня попомнят! Целиком распаскудное поселение спалю!

Заражаясь отцовской местью, Крисанф поддакивал жестким, непослушным языком, быстро хмелея при виде скоротечного, черного разора.