Вениамин Колыхалов - Горислава

— При тебе не ржавела?

Младшак секанул рукой по воздуху.

— И при мне ржа ела. У меня давно руки к колхозу не лежали. Ломишь-ломишь, пашешь-пашешь, к концу года убытки. Круг заколдованный. Посмотри — сколько начальства развелось. На каждый литр молока, на кило мяса по уполномоченному. Статисты, ревизоры, контролеры. Скоро бумаги будут вилами ворочать, а надо сено. Директорам совхозов, колхозным председателям надо заводить замов по циркулярным делам. Бумаги на сводки и отчеты тоннами тратятся.

Помнишь мое выступление на колхозной сходке? Не понравилось оно кое-кому из района.

— Ты тогда перегнул дугу.

— Чего перегнул?! Резанул правду. Ранешняя деревня знала барина и управляющего. Вот и вся бухгалтерия.

— Ты чё царское время трясешь? Тогда мужика особые думы терзали. Не от хорошей жизни поговорка родилась: один с сошкой, семеро с ложкой.

— Сейчас за ложку не семеро хватаются. Не сочтешь.

— Вот и ты от сохи отпал. А место у ложки не уступил.

— Я не отпал. Пнекорчевателем лесные завалы расчищаю. Ты тоже вождя пролетариата изучал на политзанятиях. Знаешь его железные слова: главной движущей силой всего человечества есть трудящийся человек. Мы — трудящиеся. Мы — мощь. Над нами всякие бумажные мощи висят. Скоро без инструкции, указаний рта не раскроешь.

— Не убегай от главного вопроса. О деревне говорим. За что воевали мужики, революцию делали? За волю. За землю. Получили и то, и другое. Это два кита. Третий кит самый упористый — труд. Вот тут и собака зарыта. Самый шаткий кит оказался. Разленился народец. Ему бы галушки в рот сами скоком валились. От труда, как из тюрьмы, побег совершают. Всякое тунеядное сволочье расползлось по стране. Свои дворы, дома обороняют от жулья. Колхозный, совхозный двор, заводские склады хоть сегодня по крохам растащи… Эх, Василий, Василий. Как мне на фронте светло мечталось. Думал: забастричим фрица в Берлине, вернусь в деревню с песней победной. Ух и заживем тогда. Дом новый пятистенный срубим, чтобы всем найденовским миром в нем жить: с сыновьями, снохами, внучатами-пострелятами. Срубили. Гришка первый женился и… отделился. За ним ты в райцентр сбежал. Разве мы чем обидели вас? И хлеб и слово ласковое — все поровну от родителей получали. Ученые атом в раскол пускали, до ядра добирались, а по деревням семейное ядро давно в раскол шло. Дележ скота, инвентаря, полушубков… Позорище. Ну, ладно — отделились. Сделали от родителей малого кругаля. Но ведь и на большой потянуло: деревню бросили, колхоз на погибель оставили. Давай, Васька, я тебя выкуплю из смех-колонны. Вертайся. Машину подарю — «Волгу».

— Дари. В райцентре пригодится. Здесь куда на ней махнешь? Выруба. Болота. Луга. Скоро с мамой совсем остареете. Все равно вас к себе заберу.

— Забе-е-еру-у-у… не лукошки мы.

— Не придирайся к слову. Там больница. Врачебный пригляд будет.

— Ничё, тут за нами кладбище присмотрит. Днем и ночью кресты на дозоре стоят. Не проспят, позовут в нужный час.

— Ба-тя! Не вешать носа! Гвардеец, сапер бывший.

— Вешай не вешай — переправу через жизнь все равно придется когда-нибудь наводить. На домовину тоже, чай, доски идут. Топор, пила, гвозди — все пригодится.

— Отец, чё вы крестьянским сходом председателя не сковырнете? Гребет себе. Подкормыши из района приезжают. Председатель в каждом смутьяна видит. Не успеешь рот раскрыть, затычки готовы: молчать! Свободы лишу! Размагнитил колхоз — дальше некуда.

— Ге-рой! Перебежал в дальний окоп, кричишь оттуда: сковырните председателя! Он тебе не табачина на губах. Человек. Партеец. И ленивого жеребца не лишай овсеца. Плохо, но тащит воз колхозный. Поставь другого — совсем остановится. Скоро, Василий, и везти нечего будет. К закату хозяйство идет. Всякую мелочевку сливают в один сосуд. Мы с Гориславой из Авдотьевки уезжать не собираемся. Небо от нас никуда не уйдет. Васюган тоже. Огород, тайга, озера рядышком. Сколько сможем, скотину будем держать, вас подкармливать. Пока мы живы — мясоедничайте. Потом не обессудьте. Будете кукурузными хлопьями питаться, брюкву грызть — нам все равно.

— Не про-па-дем.

— Мы разожгли колхоз в свое время, как яркий костер. Вы его задули. Всяким поганым хламом забрасывали: ленью, пьянкой, бегством от труда… Молчи! Тоже не всегда в стахановцах ходил. Иногда размочишь горло — неделю просушить не можешь.

— Так без выходных, без проходных.

— Матери, мне каково доставалось? Придет смерть — общий вечный выходной — наотдыхаешься. Не ты ли плакал над книжкой, когда о несжатой полоске читал? Бедный хлебушко… да как он под снег не убрамши уйдет… сколько караваев испечь можно… Вспомни, как три года назад наш хлеб под дожди да под ранний снег ушел. Не полоска — поле большое. Списали. Сеялки, культиваторы, трактора, хлеб на корню одним росчерком пера — в мертвецы. Укорачиваем век технике, скверно храним, неряшливо ремонтируем. Обращаемся и того хуже. Подойдет черед — деревню спишут. Чего с ней, Авдотьевкой, чикаться?! Мало ли таких пристяжных кобыленок в Сибири, в стране? Натерла холку — шасть с дороги. Далеко дело идет. Мы и совесть потихоньку в расход списываем. Эх, сын ты мой, сын младший. Тебе после нас жить. Запомни слова отцовы: разрушение труда пострашнее самой лютой бомбы. Разучимся работать, станем потребленцами — схватит нас любой враг когтями, не пискнем. Щит поднимать силы нужны. А сила от хлеба плодится.