Владимир Сорокин - Манарага

“Мерседес” несется, петляя плавно. Дорога удаляется от цивилизации. Лес, скалы, валуны. Ворота. Кованые, под старину. А может – старина? Расходятся. Мы въезжаем на лесистый участок. Сосны расступаются, возникает белая классическая усадьба с колоннами.

У лестницы меня ждет слуга в архаической одежде. С поклоном открывает дверь машины. Я выхожу. Слуга снова кланяется. Он густо бородат, в долгополом сюртуке, мешковатых штанах и сапогах:

– Прошу вас, господин!

Поднимаюсь по лестнице. В доме меня встречает пожилой придворный в одежде XIX века, ведет по анфиладе комнат, уставленных антикварной мебелью. Слышатся звуки рояля.

Мы подходим к белой двери, за которой играют что-то классическое. Признаться, я равнодушен к старой музыке и в ней совершенно не разбираюсь. И слуха у меня нет – даже блохи не помогли. И, по-видимому, никогда уже не будет.

Белая дверь открывается. Вхожу в просторную гостиную с роялем и старой мебелью. За роялем сидят трое – бородатый мужчина и дама играют в четыре руки, третья – переворачивает ноты.

Слуга громко объявляет:

– Ваше сиятельство, повар приехал!

Музыка прерывается. Бородатый встает, смотрит на меня, закладывает ладонь за ремешок, подпоясывающий длинную светло-серую рубаху с глухим воротом. Где-то я его уже видел… Дамы молча смотрят на меня. Они – молодые, с привлекательными интеллигентными лицами.

Клиент подходит ко мне. Протягивает свою свободную руку:

– Толстой.

Ну конечно. Пожимаю его большую, прохладную и расслабленную руку. Очень, очень похож. Борода, нос широкий, кустистые брови. И глубокий, умный взгляд.

– Моя жена Софья Андреевна и дочь Таня, – он делает жест рукой в сторону дам.

Кланяюсь. Дамы кивают с улыбками. По-моему, они близнецы. На вид им лет по тридцать.

– Устали с дороги? – спрашивает клиент.

– Нет, граф, благодарю вас.

– Что ж, тогда… – он смотрит на большие напольные часы. – Обед у нас в пять. Нынче в пять, Сонечка?

– В пять, Левушка. Мы с Таней как раз доиграем сонату.

– Хорошо. Афанасий сейчас проводит вас в комнату. Отдохнете с дороги.

– Граф, я бы хотел посмотреть книгу.

– Да, да, конечно… Пойдемте со мной.

Он выходит из гостиной, дамы продолжают играть. Клиент идет по анфиладе, я – за ним.

– Все-таки Бетховен невозможный композитор, – произносит он на ходу. – Глухой человек способен придумать красивую мелодию, но придать ей совершенную музыкальную форму он неспособен. И от своей неспособности он злиться начинает, и долбит, и стучит, и гремит, и пускается в повторы. А наша публика ему за это почему-то аплодирует. Дураки и дуры. Мода, мода… Два модных человека нынче у нашей le public éclairé – Бетховен да Шекспир. Две раздутых посредственности.

Он вдруг резко поворачивается:

– Вот скажите мне, можете вы готовить с завязанными глазами? Как слепой?

– Признаться, я не пробовал.

– Ну вот… – он машет рукой и идет дальше по анфиладе. – А Бетховен, тетеря глухая, сонатки фортепьянные писал-писал, долбил-долбил… и надолбил.

Мы входим в кабинет. Клиент должен дать мне полено, то есть – книгу для чтения. И заказать блюдо. Случай нестандартный. Обычно дрова приходят по почте, а меню обсуждается заранее. Но случается в нашей практике и такое. Тем более что цена – в полтора раза выше обычной.

– Книга, книга… – он стоит над заваленным бумагами столом, по-прежнему засунув левую руку за поясок. – Это громко сказано.

Он действительно очень похож на Толстого. В наше время возможно сделать из себя кого угодно. Так что меня это не удивляет. Впечатляет подробность исполнения. Вероятно, вложения были немалые.

– Вот оно, – клиент выуживает из бумажного вороха тонкую стопку желтой бумаги, исписанной от руки широким, стремительным почерком, протягивает мне.

Беру. Мда, это не книга. Рукопись. По объему – рассказ. 34 страницы. Что же можно на этом приготовить?

– Вы сперва прочтите, а потом обсудим меню.

Прочитываю начало первой страницы:

Лев Толстой

ТОЛСТОЙ

Перевожу взгляд на клиента, но он опережает:

– Я только вчера закончил. Даже Соня еще не прочла. Присаживайтесь.

Он кивает на небольшой кожаный диван. Усаживаюсь с рукописью.

– А я пока делом займусь, – он отходит в угол кабинета, снимает с гвоздя кожаный фартук, надевает.

Только сейчас замечаю, что в углу стоит колодка с натянутым сапогом, а рядом – табуретка и столик с сапожными принадлежностями. Толстой усаживается на табуретку, берет молоток, зачерпывает из коробочки маленькие медные гвозди, сует их себе в рот, один гвоздик ставит на подошву сапога и с одного удара вколачивает. Вытягивает изо рта другой гвоздик и тоже вколачивает. Заметив, что я смотрю на него, поворачивается и внимательно подмигивает мне.