Рената Литвинова - Обладать и принадлежать

– Ничего не думала.

– А я очень много думаю о вас… об окрестностях, о болях возникающих. – Через паузу: – Расскажите, пожалуйста, что вы там записали себе в бумажки?

– Я? Это… письмо.

– Нет, врете. Ну, в общем, это дневник. Да и это естественно в вашем положении. Я б и сама начала заниматься этим делом, если б мне не было смешно смотреть на вас.

– … (Там молчание.)

– Ну, посмотрите, ну, послушайте, посудите – вы садитесь ко мне своей ровной спиной, прямо перед моим носом, садитесь на свою свалявшуюся подушку, потом вы уставляетесь куда-то вперед себя через воздух, а потом вы начинаете что-то медленно строчить. А главная штука, я валяюсь рядом как последний придурок.

Вы знаете, о чем я начинаю думать – всякую недостойную ерунду. Я начинаю думать, ведь как мне жарко, и что я почти мокрая под одеялом, а потом я начинаю вас разглядывать. Вы Давно не моете волосы, это дурно. Майка под мышками растянулась ну прямо до неприличного. У вас мне нравятся руки, они хороши, что плохо, что пальцы тупые – без ногтей. Но я вижу, вас это совершенно не трогает. Вот вам сколько лет?

– Я прошу вас, не курите здесь, не надо здесь курить, здесь нельзя курить, надоело уже!

– Нет, ничего, я помаленьку покурю, неслышно…

Этот разговор случился днем в двухместной палате, зимой, между двумя молодыми женщинами.

На улице из-за оттепели пропало солнце. Небо было равное и белое. Комнату заполнял серый свет.

Риточка Готье, та, которая все время спрашивала, лежала лицом к окну. Параллельно ее кровати, чуть впереди, стояла кровать соседки. Соседка все время цыкала языком, как это делают люди, прочищая зубы. Это было отвратительно.

Рита лежала, завернувшись в одеяло. Глядя на ее лицо, сразу можно было сказать – она хороший человек. Худые руки она протянула вдоль тела.

Ее соседка, значительно старше (лет на десять), с прямой спиной сидела на подушке и читала написанное ей самой в своей толстой тетрадке. Почерк у нее был мелкий.

В своих отрывочных больничных записях она писала:

«СО МНОЙ ЖИВЕТ ОЧАРОВАТЕЛЬНОЕ, НО ГЛУПОЕ, ИНФАНТИЛЬНОЕ СУЩЕСТВО. ПЕРВЫЕ ДНИ МНЕ С НЕЙ БЫЛО ТАК ХОРОШО – НАБЛЮДАТЬ ЗА НЕЙ, ЗА ЕЕ БЕССМЫСЛЕННЫМИ РЕЧАМИ, А ТЕПЕРЬ Я УСТАЛА ОТ НЕЕ И ПОЭТОМУ ДЕРЖУСЬ С НЕЙ СТРОГО И РАВНОДУШНО И МОЛЧУ. ОНА МЕШАЕТ МНЕ ДУМАТЬ».

Все стихло. Они полежали немного в тишине. Рита беспокойно и громко все вздыхала, пока тихо не открылась дверь и вошла Надя – врач с черными волосами. Взглянув на нее, можно было с уверенностью сказать, что она человек добрый, мягкий и отзывчивый. С ласковым лицом она подошла к постели Риточки. Против всех медицинских правил села на краешек кровати. Они радостно заулыбались друг другу. Рита наклонилась к своей тумбочке, достала два яблока, одно отдала Наде.

– Надя! – начала задумчиво соскучившаяся Рита, – лежа тут я вспомнила… такая ерунда: одна моя приятельница по институту. Да ты знаешь ее, Дина такая с лечебного. Мы с ней сидим в одной компании. Я помню, сидим, молчание, неловкость какая-то наступила, стало скучно. И один там приятель, уже порядочно пьяный, говорит, кто выпьет на спор стакан кипятку, и моя Дина говорит: «Я!», берет, наливает, выпивает и чуть не умерла. Но ничего, не умерла.

Потом, ты знаешь, мои мысли переключились, и я вспомнила, что мне всегда не хватало лимонов в доме, чай выпить… А так хотелось. Верно, когда я уже состарюсь совсем, высажу, разумеется, в просторный горшок лимон. Всегда будут лимоны, да. – Она болтала и смотрела на реакцию своей подруги, та откусывала яблоко и кивала. Это как-то приободрило Риту, и она стала болтать дальше: – Ну, вот послушай, мне нравится осень, когда непременно идет дождь, стоят мокрые голые статуи, и к ним непременно прилипают черные листья, и по невымощенной земле, обычной, натуральной, лежат уже темно-желтые листья и прикрывают грязь. А когда я легла – осенью. Я еще выходила в сад, там сидел один больной в тюбетейке.

– А! – перебила ее Надя. – Знаю, это из Киргизии.

– Ну да, с узкими глазами, очень скрытный оказался, но мне таки потом рассказал, что до войны и после войны он работал бог знает кем в милиции! – он ездил по всему Фрунзе на общественном транспорте и запоминал лица. Он знал всех в городе, а если появлялся новый, то он докладывал по всей форме, его в лицо тоже знал весь город. Однажды его все-таки хотели убить.

– Да, – сказала, выслушав, Надя, – ты рассказывала.

– Я соседке не рассказывала. Вы хорошо слышали? – спросила, поворачивая голову к замершей женщине с тетрадкой на коленях.