Рената Литвинова - Обладать и принадлежать

Фотограф вздрогнул. Двери он не открывал и, гордо выпрямившись, стоял приблизившись к стеклу, стараясь рассмотреть стоящего против света мальчика-юношу. Свет бил прямо в лицо смотревшим, как наиболее провинившимся, и стояла просто черная высокая фигура, и совсем не по-хулигански переминалась с ноги на ногу…

– Ты его знаешь? – спросил фотограф, обращаясь к Рите уже другим голосом.

– Знаю, – сказала она, – это Миша.

Тогда он проявил мужество – иначе бы это было совсем не по-мужски: струсить вроде и не открыть двери, – он открыл дверь. Миша двинулся вперед, но фотограф не уступил ему дороги, а опять повторил:

– Кто вы такой?

– А вы кто такой? – спросил тот дрожащим от волнения голосом. Он был поразительно бледным, когда он приблизился, стало различимо его лицо во всех подробностях. Губы у него были тоже белыми, как будто у него вырвали сердце или вылили всю кровь. – Кто вы такой? – сказал он ужасным голосом. – Как вы можете?.. – заговорил он, не умея подобрать слова. Он оглянулся на Риту. Она сказала, продвигаясь, чтобы встать между ними:

– М-мммммми… – Она встала между ними, переводя взгляд с одного на другого. Она опять стала улыбаться, как дурочка, в такой момент, рукой она стала ловить свою улыбку на лице, но никак не могла правильно попасть, чтобы зажать себе рот, а попадала то в щеку, то в лоб худой холодной рукой.

– Ты, – сказал Миша наконец, кое-как подобрав выражения, – в школьном платье, и он – старый!.. – Все, он больше ничего не мог произнести.

– Ну что? – спросил деловито холодно-оскорбленный фотограф. – Выгнать его, что ли?

– Нет… – сказала Рита, а почему она не сказала «да»? Она и сама не смогла бы объяснить. Она просто что-то произносила.

– Ну так ты что, будешь с ним разговаривать? – спросил он у нее язвительно, продолжая оставаться обиженным.

– Да. Я поговорю с ним, – отозвалась она. Он удивленно посмотрел на нее и гордо отошел в сторону, потом быстро пошел к себе в квартиру и стал поспешно одеваться, чтобы не быть больше в этом смешном халате и с голыми ногами – это-то он понял.

Миша смотрел все время в глаза, взгляд у него сделался умоляющим, он смотрел на Ритино безжизненное, «раздавленное» лицо. Он жалел его, и ненависть его куда-то ушла. Он сказал:

– Поехали отсюда. Что тебе здесь делать?

Да, действительно… – машинально сказала она, ей было смертельно стыдно. Ее уже не существовало – ее словно убили, уличили, и у нее уже не могло вообще быть чести и гордости – так она ощущала себя в эту минуту. Она опять улыбнулась. Он поразился этой ее дикой жалкой улыбке.

– Поехали, – сказал он, и она вдруг ответила:

– Нет.

– Как нет?..

– Нет, – сказала она. На самом деле ей казалось, что теперь, с этой минуты, она не может делать еще кого-то несчастным, что уходить не надо, что уходить теперь бессмысленно. Она предала. Зачем нужны продолжения? Ей было очень больно внутри души, но из-за такого решения ей делалось совсем безнадежно плохо. Она не поднимала лица своего.

– Ну хочешь, я встану на колени? – спросил он, отчаявшись. Он встал на колени. Стоя на коленях в полуметре от нее, он не приближался к ней, и ей показалось, будто он теперь вообще брезгует прикасаться и трогать ее. Она зажала одной рукой глаза и сказала:

– Нет. Нет. Нет. Нет. – Уже более холодным голосом.

Это был совсем безнадежный отказ. Он понимал это по голосу, но он отказывался учитывать это свое понимание «от ума». Он тогда схватил ее за локоть и потащил куда-то вбок, на себя – на самом деле он хотел вывести ее на улицу. Она не вырывалась, она была как ватная, слабая, как истощенная. Она только скрывала свое пристыженное и трагическое лицо предательницы с белыми губами. Один белый воротничок на платье у нее из-за поспешности был завернут внутрь. Миша отвернулся от такой детали. Он потащил ее вниз, по ступенькам, оставив открытой дверь в квартиру фотографа. Он вывел ее на улицу, посадил на скамейку, поцеловал и сказал «сейчас найду такси». Она отчужденно сидела, как будто это не она была провинившаяся, а кто-то другой ее сильно оскорбил, почти убил. Она тупо смотрела, как он стоит, ежесекундно оглядываясь на нее, и ловит машину. Наконец поймал одну. Он распахнул в ней дверцу на заднее сиденье, опять подошел, взял ее, как бессильную старушку, за локоть, повел, стал помогать зайти в машину, но Рите все никак почему-то не заходилось. То нога не поднималась, то спина все никак не сгибалась, она обернулась и сказала ему:

– Нет, нет, я уже не поеду… – Она вдруг сделалась сильной, и насмешка у нее стала осмысленно уничтожающей и жестокой. На самом деле она относилась не к нему, а к ней – она, получалось, так судила только единственно себя, но не его. – Пойду, уже много времени мы здесь… – сказала она.