Петр Дедов - Светозары

К плотницкой же работе приноровился я скоро, поскольку кое-какие навыки у меня уже были. К тому же бригадир, или, как зовется у шабашников — бугор, дед Терентий поручал мне первое время самую грубую и простую работу: шкурить или тесать бревна, копать под столбы ямы, пилить, подносить, помогать, — словом, быть на подхвате, где нужна сила и сноровка, а особого умения не требуется.

Бугор, кажется, был мною доволен, двое других плотников тоже перестали коситься. Как я постепенно убедился, они не только уважали и во всем подчинялись Терентию, но и чуток побаивались его, — и это было странно. Внешность старика настолько заурядна и незначительна, что с нею как-то не вяжутся слова — бригадир, бугор, начальник. Он мал ростом, худ и весь какой-то розовый до прозрачности. Розовое, чуждое загару, личико, такого же цвета и лысина, и окаймляющие ее редкие волосики. Даже крохотные глазки белесо-розовые, как у кролика. Казалось, каким родился он, — с нежной прозрачной кожицей, — таким и остался до старости, будто прожил жизнь без солнца, в погребе, как бледно-розовый картофельный росток.

— В моем организме не хватает пигмеев, — сказал как-то он.

— Пигментов, — поправил я, — красящих веществ. А пигмеи — это…

— Грамате-ей! — резко перебил Терентий. — Прямо Циолковский, Мечников, Миклухо-Маклай! А скажите, прохвессор, скока будет к двум прибавить два и разделить на два? — Он написал щепкой на земле.

— Два и будет, сколько же, — не подумав, выпалил я.

— Зря вам, прохвессор, аттестат зрелости выдали, — ухмыльнулся Терентий. — Надо бы ишо в первом классе поучить…

Я покраснел, поняв подвох старика: второпях перепутал очередность действий — надо было сперва делить, а потом складывать — и тем самым нажил себе кличку «прохвессор».

Да, этот неприметный человечек умел внушать к себе почтение, даже некоторую боязнь своим острым языком, колкими насмешками и туманными, порой загадочными рассуждениями. Известно, меткое слово всегда было в почете, оно любую силу оборет. Старик Терентий знал это прекрасно и умело этим пользовался.

Попервости, вгорячах, я тоже решил не оставаться в долгу и в ответ на прилипшую ко мне кличку Прохвессор окрестил старика Мухомором. Называл его так пока что за глаза. Терентий носил бордовую фуражку с большущим козырьком и, скрываясь под ней, как под зонтиком от солнца, здорово напоминал внешне сей ядовитый гриб. И не только внешне…

Своей остротой я похвастался перед другим плотником — Кузьмой Барыкой, толстым и ленивым хохлом. Но этот Барыка был по-своему красив: круглолицый, румяный, чернобровый. Губы под черными усиками были полные и красные, зубы — ослепительной белизны, — такой рот иначе и назвать нельзя, как сахарные уста. Прямо парубок с лубочной картинки. За такими хлопцами девки, должно быть, табунами бегают. Только вот ленив больно, в талии отяжелел и пузцо уже порядком наметилось.

— Мухомор? — переспросил Кузьма и долго молчал, соображая. — Це ты здорово придумал! — наконец оживился он и даже по плечу меня похлопал. — Точно, похож на мухомора наш бугор! Только ты забудь про то, хлопец…

— Про что забыть?

— Ну, кличку эту забудь. Узнает бугор, он тебя со свету сживет. Не мытьем, так катаньем…

Барыка показался мне человеком добрейшей души. Не переносил он никаких споров, сплетен, даже грубых слов. Стремился, чтоб все было мирно и тихо. У него и голос был всегда ласковый, и разговор — мягкий, с медлительной ленцой…

Но особый интерес вызывал у меня еще один плотник нашей бригады — Филимон Пупкин. Интересовал он не тем, что был оригинальной личностью, а тем, что через него я сделал поразившее меня в то время открытие.

Когда, впервые приехав на хутор и познакомившись с плотниками, я услышал это имя — Филимон Пупкин, — то стал припоминать, где встречал такую смешную фамилию. И вспомнил: давным-давно, в раннем моем детстве, когда жив еще был отец, он частенько шутливо поругивался на маму: «Иди ты к филипупкину!» Не исчезла эта шутка и после отца, она стала как бы семейной: иногда так ругались бабушка Федора, дядя Леша, сама даже мама.

А смысл этого каламбура стал мне известен от матери гораздо позже. Оказывается, слово «филипупкин» означало не что иное, как имя и фамилию человека — Филимон Пупкин. Человек с такой фамилией когда-то в своей молодости ухлестывал за моей мамой, трижды засылал к ней сватов. Но мама почему-то предпочла другого претендента на ее руку — Павла Прокосова, и после ее свадьбы с моим отцом Филимон Пупкин куда-то исчез из нашего села…