Ненси Джонс - Молли

Но меня ничего не интересовало, и на ее тирады я не обращала никакого внимания.

Первый раз в жизни я лишилась аппетита и начала терять в весе. Пытаясь меня соблазнить, мама и бабушка приносили мне суп вонтон и яичные блинчики из нашего любимого китайского ресторана «Золотой дракон». Я всегда любила китайские маски и украшения из слоновой кости, висевшие там на стенах, любила чувствовать в своих пальцах теплые деревянные палочки. Я научилась ими пользоваться, когда мне было всего семь лет – мы тогда в первый раз пошли в «Золотой дракон» после поездки в зоопарк в парке Линкольна.

– Миссис Ли послала это тебе, – и мама протягивала мне сверток с изумительным печеньем. – Она говорит, они приносят удачу.

Я попробовала суп и отодвинула тарелку. К яичным блинчикам я даже не притронулась.

– Когда я смогу вернуться домой? – спросила я.

Годом раньше мама победила на конкурсе фотографов в Коламбия-колледж. Одна из ее фотографий запечатлела нас с Молли в десятилетнем возрасте: мы сидим на ступеньках крыльца. Сдвинув головы, с грязными коленками, и внимательно рассматриваем саламандру, которую нашли под крыльцом. Мама принесла мне отличный большой отпечаток, чтобы я могла повесить его над кроватью. Мне казалось, что я все еще чувствую гладкую и холодную кожу саламандры и мягкие, липкие шажки ее лапок по моей руке, по моей коже.

– На следующей неделе, – ответила мама, расправляя юбку. – Но ты не сможешь пойти в школу. Мы будем учить тебя дома, бабушка и я. Твое сердце… – ее голос оборвался, – Доктор Уилл зайдет попозже поговорить с тобой.

– Я не хочу разговаривать с доктором. Я не хочу больше ни с кем разговаривать, – и я смяла так и не открытый пакетик с печеньем.

– Возьми себя в руки, Бетси, – мама положила свою руку на мою.

– Я не хочу брать себя в руки. – Я высвободила руку и уткнулась лицом в подушку. Она пахла отбеливателем и антисептиком, но ничто не могло перебить запаха ужасных предчувствий, запаха поражения, наполнявшего комнату.

Днем я уже знала всю правду. Я останусь жива, но сердце претерпело необратимые изменения – митральный клапан не способен выполнять свои функции. И если я даже захочу этого, мне уже никогда не пробежаться по баскетбольной площадке с мячом в руке. Итак, я была наказана, но меня это не удовлетворяло. Образование, колледж, юриспруденция – все это казалось мне бессмысленным и абсурдным.

В последующие дни я очень много читала. Я рыдала над «Тэсс» Томаса Харди, и, как и ей, петля на шее представлялась мне избавлением. «Это счастье не

могло продолжаться долго. Это было слишком», – сказала она, прежде чем ее повесили.

Может быть, Молли было лучше, чем мне. По крайней мере, она покоилась с миром, а я была приговорена жить со знанием о ее судьбе, со знанием о том, что доверять слишком сильно и любить слишком свободно – значит погибнуть.

Только «Метаморфозы» Овидия предлагали решение: Дафна, убегая от Аполлона, становится лавровым деревцем; Ио, обиженная могущественным Юпитером, превращается в корову; Сиринкс, хранивший верность Диане, становится свирелью Пана. – Я была высокая, словно деревце, мои растопыренные пальцы напоминали лишенные листвы ветки, но даже это казалось недостаточным, чтобы защитить меня. К тому же сейчас мое сердце сделало меня особенно беспомощной.

К моему возвращению домой мама сшила мне красный шелковый халат по выкройке, которую ей дала миссис Ли. Два кармашка, встреченные в шов, были оторочены золотистой тесьмой и вышиты китайскими иероглифами, которые означали «счастье» и «долголетие».

Но я уже не надеялась ни на то, ни на другое.

Суббота, 24 мая 1947 года

О, дневник!

Можешь себе представить? Мамина затея оставить меня, чтобы сделать карьеру на Уолл-стрит, похоже, будет воплощена в жизнь! Ты знаешь, как я была расстроена, когда представляла маму там, а себя – здесь, слоняющейся но Итаке! Крисси все рассказала мне про Бродвей. Мысль о маме, которая вовсю там развлекается, меня прямо потрясла.

Тут я сразу вспомнила эту ужасную мисс Фрейзер. Я никогда не забуду то время, когда после смерти Майкла она жила с нами. О, дневник, ты можешь себе представить, как это было ужасно, когда эта женщина находилась в доме день и ночь. От нее воняло. И потом, в ванной на головке душа постоянно висела ее клизма. Стояли ее вонючие туфли, туфли старухи. Мне приходилось все время зажимать нос.

Ну, дневник, и сейчас мама собирается ОСТАВИТЬ МЕНЯ ОДНУ с этой страдающей запорами старухой и новым жильцом, который снял свободную комнату.