Сухбат Афлатуни - Год Барана. Макамы

И, раздувшись, как баян, затянул: «Мы на-аш, мы новый мир построим…»

Президиум подхватил, вялым эхом отозвался зал.

Услышав привычную колыбельную, человечек перестал плакать. Через минуту уже дремал.

Гость почти на цыпочках подошел к елке. В одной руке стакан с молоком, другой продолжал дирижировать залом.

«Это есть наш после-е-едний…»

Торжественно вылил остатки молока в кадку.

Церемония представления нового Секретаря была исполнена.

Зал тихонько, чтобы не разбудить, поаплодировал. Все вставали со своих мест и двигались цепочкой на сцену, продолжая петь про того, «кто был ничем». Взявшись за руки, позвякивая медалями, которые лет через пять будут сбываться за бесценок на бывшем Бульваре Ленина, они двигались хороводом вокруг елки. А Дада свисал с ветки, приоткрывая левый глаз, и был доволен. Так, по крайней мере, казалось.

Потом, уже на Бюро, московский гость зачитал Инструкцию по уходу за Первым секретарем (1 шт.). Это была та же инструкция, что и раньше.

1 шт. требовалось поливать спецраствором в составе:

1. Вода из Москвы-реки — 10 %,

2. Чай байховый — 15 %,

3. Слеза ребенка — 5 %,

4. Кровь (пролетар.) — 20 %,

5. Пот (колхозн.) — 30 %,

6. Слюна (интеллигент.) — 5 %,

7. Молоко витамин. — 15 %.

Новые веяния отражало только «Молоко витамин.», занявшее место прежнего «Коньяка армян.».

«Есть ли вопросы, товарищи?» — спросил гость и поморщился — вопросов не любил.

Лысины молчали.

Одна ладонь поползла вверх:

«Как же наш многоуважаемый… Как он такую тяжелую работу без армянского коньяка выдержит?»

«Выдержит!» — обрезал гость.

«Однако рецепт с коньяком нам еще Владимир Ильич завещал…»

«Товарищи! Вы в курсе, какая работа по возвращению к ленинским нормам проделывается сейчас ЦК партии…»

Товарищи судорожно закивали: в курсе, в курсе!..

«Внимательно изучено завещание Владимира Ильича… Так вот, никакого коньяка, товарищи, там не было! Коньяк вписали туда те, кто извратил волю вождя, ленинские нормы по выращиванию национальных кадров! Вместо коньяка там стояло другое слово… Которое теперь рекомендовано читать как „молоко“. Разве неясно?»

Ясно, ясно, теперь ясно…

«Или разве вам надо объяснять задачи антиалкогольной компании?»

Не надо.

Московский гость посмотрел в окно. Из окна был виден зеленый, припудренный пылью город; речка, петляющая куда-то; центральная площадь с памятником вождю пролетариата, казавшимся не больше оловянного солдатика.

«И еще. Не забудьте раз в неделю организовывать ему — пролщукухыц!»

Лысины порозовели:

«Что вы… Как же… Об этом можно даже не напоминать! Мы для этого и молодую смену растим…»

Смена росла.

Москвича поступили на юрфак (хотя был уверен, что и сам бы смог) и не пустили в армию, позвонили куда надо, намекнули. Москвич мялся пару дней: ему казалось, армия — это все-таки красиво и мужественно. Зато мать чуть в пляс не пустилась: «Вот и хорошо, вот и прекрасно… А ты что, а? Ты что, в Афган захотел? Руки-ноги надоели?» Намекала на соседского Ромку, который вернулся оттуда получеловеком в коляске. «Почему сразу в Афган?» — поднял брови Москвич. «Потому! Учись…»

Он учился.

Кирпичное здание на сквере. Голова Маркса, чинары, мороженое. Снова пятерки, снова футбол, на который приходилось ездить в Вузгородок. После тренировок стоял под душем, орал мокрым ртом песни А.Пахмутовой на слова Н.Добронравова.

После окончания его сразу забрали в горком комсомола. «Языком владеете?» Москвич выложил язык. «Да-а…» — оценили товарищи. Кто-то предложил дать ему еще пару годков дозреть в райкоме. Предложение большинством голосов не прошло. Ветер перемен, товарищи, дорогу молодым.

После собрания секретарь притормозил его. Просидели час, разговор по душам. Стемнело, секретарь поднялся: «Дедушка болен… Дедушке плохо…» Повернулся спиной, брюки упали сразу. Успел, значит, незаметно расстегнуть; вот что значит многолетний опыт… Москвич сосредоточился, встал на колени поудобнее. Сдул челку со лба, чтобы не мешала… Он был молод, силы кипели, хотелось отличиться.

В Москву в первый раз попал уже в перестройку. На учебу. В самолете волновался, всыпал в чай пакетик с перцем. Закашлял весь иллюминатор.

В город влюбился сразу, с разбега. В первый же день выстояли в «Макдоналдс», потом обсуждали съеденное. «Капитализм», — подытожил старший по группе, отрыгивая в сторону памятника Пушкину. На курчавой голове поэта сидел голубь, похожий на только что опробованный чизбургер.