Сухбат Афлатуни - Конкурс красоты

Она все еще стояла на своем посту с прибором, хотя живот уже мешал ей. Клиенты вдруг стали симпатичнее; она даже сказала парочке из них: «Всего доброго!» — отчего те испугались и запахли так смешно, что она расхохоталась. Даже количество эйдосов, что почти не бывает у беременных, вдруг выросло. Она садилась у окна и глядела на свой живот, казавшийся ей спасательным кругом, с которым она куда-нибудь да выплывет. Лишь музыка первой стражи погружала ее в беспокойство; она представляла, как из Канала, вместе с кожурой, поднимают тело осветителя с открытым зонтом в протянутой руке…

Роды прошли удачно; маленький червячок («мальчик!») шевелился над ней, наполняя кафельный воздух родильного отделения плачем. Ребенок пах медом, молоком и…

Через две недели его забрали.

«Так по Платону, — говорила медсестра. — Теперь он должен пройти все этапы эволюции, им будут заниматься».

Она слушала белое пятно медсестры и чувствовала, как грудь наполняется бесполезным молоком.

Ей сделали укол и отвезли в какое-то общежитие. До вечера она стояла у закрытого окна, надавливала на грудь и брызгала на стекло молоком, пытаясь рисовать рыбу. Небо за рыбой постепенно темнело, отходил укол. Ей показалось, что заплакал ребенок; она стала переворачивать все, нашла кусок пеленки и замерла. Зашумела музыка первой стражи. У музыки был запах огромной машины, убивающей детей. Распахнулось окно, она встала на подоконник. Зажмурила глаза…

Старлаб отшвырнул пакет.

— Обезьяна…

— Ы?

— А у тебя, у твоей там тоже эти пакетики с мусором?

— Завались, профессор. Натюрлих еловый, просто завались. Это у них у всех. Детенкам таскают.

— Кому?

— Детенкам. Ну, мелким своим. Они ж думают, что охотятся, на охоту ночью выходят типа. Что найдут получше, то понюхают — и детям. Все лучшее с мусорной свалки — детям. А детей нет, детей государство украло.

Замолчал. Старлаб тоже молчал. Шелестели пакеты.

— Они не помнят, что детей нет, и тащат, — продолжал сквозь стенку Обезьяна. — Нас тоже, кстати, профессор. Нас тоже детям притащили. Игрушки детям. Детям нужны дома большие мужчины, типа пап, для развития. Ты, профессор, уже вырубился тогда, а я ушами работал, ничего не пропустил. Совет держали, хотели на отходы нас пустить. Тогда я залез на мандариновые эти, речь сказал. Они на меня: ух ты! мусор говорящий! Дуры.

— Слушай, Обезьяна, а как ты сюда попал?

…Стая медуз возвращается с ночной охоты. В руках добыча: пакеты с объедками, книги о разумном и вечном, спящий Старлаб. Обезьяна идет сам. Вот общежитие. Внезапно окна распахиваются, из них валит дым. Слышится детский плач. Медузы, обезумев, лезут по стенам, не выпуская добычу из рук. Влетают в окна.

— И так, наверно, каждую ночь, — поежился Старлаб.

— Ага, — отозвался Обезьяна по ту сторону стены. — Так что, профессор, как запахнет дымом и откроют окна, уходим. Там, возле окна, пожарная лестница.

Старлаб помотал головой.

— Нет, Обезьяна, я останусь здесь. Я не брошу ее.

— Кого? А, эту… А жрать что будешь?

Старлаб молчал. Представил себе Обезьяну, стоящего по ту сторону стены возле изображения Неизвестной Богини.

Контур, два отверстия для зрения, одно для зачатия.

— Слушай, а можно убежать из Центра мира?

«…ведь если есть Центр мира, значит, должны быть и его окраины?»

Исповедь шла к концу. Ученый секретарь прошелся по комнате, бормоча под нос: «Молоды зубы — все перегрызут, хрум-хрум… В науке нужны крепкие крысиные зубы Хрум-хрум…» Старлаб уже знал, что эти бормотания — канонический текст исповеди, и ждал ответа на свой вопрос.

«Ты слышал об апориях Зенона, мой мальчик?»

«Ахиллес и черепаха? Ахиллес никогда не догонит черепаху?»

«Нет, не эту апорию, — поморщился Ученый секретарь. — Я о той, в которой тело никогда, вообще никогда не начнет движение. Ведь для того, чтобы пройти расстояние от точки, скажем, А до точки Б, ему надо пройти половину этого расстояния, так?»

«Так», — кивнул Старлаб.

«А чтобы пройти эту половину, ему надо пройти половину этой половины, верно?»

«Верно».

«А чтобы пройти половину этой половины…»

«Ему надо пройти половину половины половины. Получается…»

«Получается». Ученый секретарь игриво пошевелил пальцами, словно щекотал невидимые подмышки Мирового духа. «Получается, что тело никогда не начнет движение!»

Старлаб кивнул.

«Говорят, — продолжал Ученый секретарь, — что другой философ, Диоген, попытался опровергнуть это. Начертил на земле линию, отметил точки А и Б, сделал шаг. Передвинулся, иными словами. Музыка, аплодисменты… Но ведь апория Зенона была не об этом. Она не о простом, не об обычном физическом теле. Оно, это тело, может двигаться, на здоровье. Но Зенон имел в виду другое. Он имел в виду…»