Сухбат Афлатуни - Поклонение волхвов. Книга 2

Отец Кирилл вышел; в вагоне был наскоро сервирован завтрак. Вышел генерал, опустился рядом, протер платком глянцевый лоб: «Все предали… Все!» Отец Кирилл глядел в тонкую чашку, где чернел ароматный кофе, пить который не хотелось. «Не было еще государя среди Романовых, — сказал генерал, — который бы так любил Россию… И не было государя, который своей любовью наделал бы ей столько вреда…» Отец Кирилл молчал; в окне вагона темнело утро. Сквозь ледяные цветы на стекле было видно, как ходит часовой. Отец Кирилл выпил кофе, прожевал что-то и поднялся. Дверь в кабинет государя приоткрылась, было видно, как он и наследник склонились над патефоном, что-то обсуждая. Зашелестела музыка.

«Простите вы, холмы, поля родные, приютно-мирный, ясный дол, прости… С Иоанной вам уж боле не видаться, навек она вам говорит: прости!»

Отец Кирилл шел по вагонам.

Пятна слабого освещения наплывали на его лицо, обтекали голову и гасли на спине.

«Ты, сладостный долины голос, эхо, так часто здесь игравшее со мной, прохладный грот, поток мой быстротечный, иду от вас и не приду к вам вечно…»

Он вышел. Холод вонзился в него со всех сторон; острый запах мазута и дыма, ледяное солнце над дебаркадером.

Поезд несся среди холмов, утренние лучи загорались на рельсах. За ночь пространство промыло дождем, все оно блестело и пахло. Дорога чуть свернула, солнце ударило в купе третьего класса и вспыхнуло на очках русского священника, который забыл снять их на ночь, а может, не захотел.

Отец Кирилл открыл глаза.

Машка уже не спала и что-то жевала, успели угостить. Ночью женщина с сумочкой сошла в Фукурои. Молодой человек на своем месте читал газету. Газета была свежей — на станции, наверное, сбегал — и вкусно пахла.

— Массугу Фудзжи-сан десу [57] «Скоро — Фудзияма» (яп.) . , — предупредил и снова — в газету.

Он помнил этот запах с детства, это был запах отца, которого он всегда помнил с газетой. Отец читает газету. Отец бросает прочитанную газету на стол. Отец, засыпая, роняет газету на пол. Сам отец Кирилл газет почти не читал, но в ту петроградскую весну он ненадолго приохотился к ним, покупал, пробегал глазами, бросал небрежно на стол, ронял при засыпании. Волна «политики» накрыла и его. Отъезд в Японию все откладывался, Синод бурлил; несмотря на призывы пригрозить мятежникам отлучением от святых таинств, никаких угроз не последовало, напротив, уже через три дня после отречения Синод рассылал телеграммы с указанием возносить моление «о благоверном Временном правительстве» (царя вычеркнуть); из зала заседаний выволакивали царское кресло; несли его, пыхтя, новый обер-прокурор от «благоверного правительства» князь Львов и первоприсутствующий митрополит Владимир. Из-за всей этой карусели нужные отцу Кириллу документы никак не подписывались.

В Петрограде, среди всей революционной фантасмагории, произошла одна встреча. Возле Мраморного дворца отец Кирилл едва не налетел на высокую фигуру. «Ваше императорское…» — начал было, но осекся. Великий князь улыбнулся, как показалось отцу Кириллу, не без горечи: «Гражданин Романов. Просто гражданин Николай Романов… Вот, разглядываю бывшее родовое гнездо. Внутрь не пускают. Новые времена, новые хозяева. Что ж, я ни о чем не жалею…» Была оттепель, они дошли в разговорах до Инженерного замка. Да, бывший великий князь встретил свержение своей династии с восторгом. Направил поздравительную телеграмму «Сашеньке» Керенскому, которого знал еще ташкентским гимназистом. Телеграмму напечатали газеты. Отец Кирилл кивнул: видел… Еще читал, что бывший князь разгуливает по Ташкенту с красным бантом и охотно участвует в митингах. Ему разрешили покинуть Ташкент; «гражданин Романов» тут же помчался в Питер, где не был почти полвека… Снова горькая складка — или показалось? «Все изменилось. — Князь глядит в ноздреватое небо над Инженерным замком. — Все очень изменилось». Отец Кирилл кивает; банальные фразы были неизбежны в те дни и произносились даже самыми изысканными людьми. Сам он тоже не был в этом городе лет десять и не узнает ничего, каково же князю… «Воздух стал другим. Воздух полон страшными переменами». «Князь воздушный», — вспоминает вслух отец Кирилл, и собеседник смотрит на него долго и неспокойно. «А „Гамлета“ я все-таки поставлю, революционного», — говорит князь… простите, бывший князь. Напоследок сообщает, что хочет вернуться в Ташкент. В оттаявшей воде канала крякали утки, солнце то выходило, то пропадало.