Сухбат Афлатуни - Поклонение волхвов. Книга 2

Крики, головы, головы. «Тащишки» с грузами; «Пошт! Пошт!» [35] Поберегись! (узб.) Ослы, верблюды, овощи, фрукты, мясо, мухи.

Отец Кирилл и следователь Казадупов прогуливаются по базару.

— Лучшее место в Ташкенте, — говорит Казадупов.

Отец Кирилл молчит. Головные боли посещают его все чаще.

— Ах, мадам де Дюбуша, это что за антраша, — напевает Казадупов. — Заявляю антре-ну: от любви я весь тону…

Старогородской базар покрыт сверху циновками — тень, приятная для посетителей и выгодная для торговцев.

— Лучшее место в Ташкенте, где можно незаметно поговорить, — продолжает Казадупов.

Отец Кирилл снова молчит. Он уже устал от казадуповских незаметных разговоров. На глазу отца Кирилла зреет ячмень. Базар его восторгов не вызывает. Особенно мясной ряд, где воздух запружен мухами. Хотя мясную торговлю и предписывалось содержать в чистоте, деревянные полы мыть горячей водой с мылом, а земляные и кирпичные заливать известковым молоком. Шумно, грязно, нищие, лабиринты, от которых устает голова. И земля под ногами играет — то ступенька, то яма, то «сюрприз».

По дороге сюда они — главной частью Казадупов — как раз рассуждали о запутанной душе туземного Ташкента. Фальшивые повороты, чреватые глухой стеной или оврагом, тупики, прячущие в себе нежданную лазейку, кратчайшие пути, которые вдруг уводили за тридевять земель и оставляли в дураках. Европеец привык жить в удобном и прямолинейном пространстве, изобретенном для него Ньютоном, привык мыслить прямыми улицами, проспектами, где тело может двигаться прямолинейно и равномерно, прерывая движение лишь на заход в кофейню или магазин готового платья. Попав в туземный Ташкент, европейский человек сворачивал не там, тыкался в тупик, пытался форсировать невинные овраги, где сразу проваливался в глину и мусор и, даже перебравшись, оказывался совсем не там, где рассчитывал… Конечно, мыслить города по линейке европеец и сам научился не так давно и до Ньютона обитал в таких же кривоколенных закоулках, в каком-нибудь Gasse [36] Переулок (нем.) . , где не то что две повозки — два почтенных бюргера едва разойдутся, не стукнувшись задами. Да и прямые широкие улицы первоначально появлялись для удобства не жителей, а войск: новая Европа непрерывно воевала и улучшала свои армии — для маршей и требовались проспекты и площади. А что касается жизни, то жизнь в кривых и кособоких лабиринтах была куда уютнее, теплее, чем на продутых ветрами проспектах. Люди, живущие на проспектах, — полые, неинтимные люди, мысль их не знает тех затейливых переходов и изломов, какие знает мысль укромника, уютника из тупика, из проезда, где вкусно пахнет огородом и детской пеленкой.

Казадупов при всей любви к прогрессу был на стороне лабиринтов, считая их, так сказать, естественным продолжение человеческого тела, а тело Казадупов, хотя и с легкой брезгливостью, но уважал. Тело не знает прямых линий, оно все из переплетений. Таков должен быть и город: построен как тело, а не как гроб. Оттого Казадупов не принимал Петербурга, который был весь по линеечке, и любил Москву, где какой-нибудь переулочек-вьюнок мог закружить и запутать не хуже костромского лешего.

— Оттого москвичи теплее питерцев, — щурился Казадупов. — Уничтожьте в Москве всю эту лапшу, прорубите проспекты, и останется от москвича одна голая машина.

Отец Кирилл не спорил. Вспомнил, как плутали с Муткой по этим московским «кривоколенам», залучались в проходные дворики, где под ногами разбегались яблоки-паданцы.

Казадупов словно хотел что-то спросить, но разговор постоянно уезжал влево. То о лабиринтах, то о детях. Отец Кирилл надеялся, что следователь просто заводит разговор издалека, но Казадупов, поговорив, так тему вдалеке и бросал и начинал другую.

Казадупов говорил о детях.

Начал с туземных, которые бегали вокруг по базару, глядели глазками из лавок или тряслись мимо на осликах. Пробежал мальчик-водоноша с розой за ухом; Казадупов спросил кружку воды; пока тот наливал, поглядел каменным взглядом на его розу, похвалил: «Чиройли» [37] Красиво (узб.) . . Звякнула тиля [38] Мелкая монета (узб.) . ; роза, мелькнув в толпе, исчезла. Казадупов вылил воду: «Из арыков берут, шайтаны, а там зараза на заразе».

— Отец Кирилл, я у вас давно хотел насчет избиения младенцев разузнать.

Они уже сели в чайхану; отец Кирилл вспотел и отдыхал.

— Какого избиения?

— При Ироде.

— А… Ну это вам лучше у Иван Кондратьича спросить, он иудейские древности как свои пять пальцев…