Михаил Лайков - Успеть проститься

«Конечно, он приходил, — отвечал второй, более уверенный Адам. — Но ты спал. Спал как пьяный…»

Ближе к вечеру, не зная наверняка, что ему делать, возвращаться домой или, быть может, идти к Старой Могиле, Адам заметил, что за ним бежит, не отстает какая-то рыжая собачка. В другое время он не обратил бы на нее внимания, теперь же поведение собачки показалось ему странным, имеющим некий тайный смысл. «Что тебе надо?» — посмотрел он на нее внимательным взглядом. Собачка заплясала, виляя хвостом и отбегая боком, словно бы приглашая Адама следовать за ней. Адам пошел за ней. Собачка завела его на Монастырскую гору и исчезла куда-то. «Значит, здесь», — остался Адам на горе.

На горе было воздушно, над самой головой летали ласточки, норами которых были источены остатки монастырских стен и обрыв над рекой. Еще Адам увидел здесь Митю Дикаря, Митя держал что-то в ладонях и дул в них, отогревая это. Он показал, что у него в горсти, там была ласточка. «Она же дохлая! — увидел Адам. — Вот блажной…» Но мешать безнадежному делу не стал, он и сам пришел сюда по делу, которое постороннему взгляду могло показаться безнадежным. «Сегодня будет полная луна. Он, говорят, затопил золото в реке, и в лунную ночь золото может блеснуть человеку, которому благоволит удача. Может, для этого она и завела меня сюда?»

Было еще светло. От нечего делать Адам обошел развалины, останавливаясь и покачивая головой от их вида, как то делают, укоряя детишек за шалости. Монастырь был разрушен не временем, но человеками, как бы детьми, оставленными без присмотра. Все было расшвыряно, разломано с энергией, не знающей, на что себя употребить, чем бы утомиться. Даже надгробья монастырского кладбища были сорваны с мест и раскиданы как попало. Были могилы, разрытые кладоискателями. Белый каменный гроб, громадный, не иначе для богатыря предназначенный, стоявший, вероятно, во время оно в соборе, был вытащен оттуда какой-то дурной силой и брошен среди битого кирпича. От самого собора сохранились одни стены, он стоял открытый небу.

Пахло на горе тимьяном, богородичной травой. Запах этот сочетался с печалью, не оставлявшей сердце Адама, и печалью, исходящей от камней. Камни зарастали травой, их вбирала в себя земля. Они уходили в нее, как уходит в прибрежный песок, на который накатываются волны, всякий потерянный предмет. Здесь, над вершиной, оставленной людьми, перекатывались волны времени, вдавливая в грунт нежным прикосновением тяжелые камни. Время затирало следы людей: и тех, кто строил монастырь, и тех, кто разрушал его. И Адам, явившийся сюда не строителем и не разрушителем, чувствовал себя человеком, который вечерней порой в одиночестве своем идет пустынным берегом. Он посмотрел на реку, вдаль. Река под горой разливалась широко, делясь на несколько рукавов. Виднелось отсюда гораздо далее, чем с Верхнего Вала. С Верхнего Вала узнавалось то, что виделось. Отсюда же за всем видимым синело еще что-то, а за синевой был не край, там проглядывало нечто лазурное, смыкающееся с небом, уже как будто не просто продолжение этой земли, но какая-то иная, преображенная близостью неба земля. «Знали монахи, где поселяться. Однако городу бы на этой макушке не разместиться. Только монастырю…»

«А где ласточка?» — вернулся Адам к Мите.

— Улетела.

Адам с недоумением посмотрел в пустые ладони мальчика.

«Вот так взяла и улетела?»

— Да.

«Гм… — Адам был уверен, что видел он дохлую птицу, но верил он и мальчишке. — Этот не соврет». Впрочем, он не стал задумываться о какой-то там ласточке. Ласточек было много. Он задержался взглядом на них, добывающих хлеб свой в небе, а когда вспомнил о Мите, то обнаружил, что его уже нет на горе. Он ушел неслышно.

Адам сел на белый каменный гроб и стал ждать ночи и луны. «А может, он покажет свой клад не в реке… Может, где-то на горе… Но посмотрим, подождем. Главное, не заснуть сегодня».

Тишина на горе была — хоть соловьев слушай. Адам любил слушать соловьев и нарочно ходил майскими вечерами на старые кладбища. Только по этим местам в городе можно было услышать соловьев. Кладбища обладали свойством глушить звуки шумной жизни. Кругом были городские улицы, но на кладбищах всегда стояла лесная, лишь птицами тревожимая тишина. Здесь, на горе, царила такая же реликтовая тишина. Город был неподалеку, но ни звука не доносилось оттуда. «Тут только молчать», — вспомнил Адам про пещеры, которыми была изрыта эта гора; в пещерах хоронились некогда схимники-молчальники.