Михаил Лайков - Успеть проститься

Адам включил везде, по всем залам, свет, а чтобы свет горел не напрасно, обошел музей, любопытствуя, как посетитель, к его реликвиям. В последний раз с таким подробным любопытством он осматривал их еще в школьные годы и уже забыл, чему он тогда удивлялся здесь. Теперь он удивился немногому: турецким ятаганам да скелету хазара. Ятаганов в музее было собрано не меньше, чем казацких сабель, а затачивались они, оказывается, с обратной стороны, нежели сабли. Они действовали как серпы, этакие серпы для кровавой жатвы. «Бр-р…» — поглядел Адам на тяжелое кривое лезвие, предпочитая, если бы пришлось, быть порубленным саблей. Сабля была оружие воина, а ятаган орудием убийцы, мучителя, палача. В скелете же хазара удивления достойны были зубы: мощные, скорее звериные, чем человечьи, без малейшей порчи, зубы мага или колдуна, чьи слова так же сильны, крепки, как его зубы. Адам позавидовал крепости и силе этих зубов. Все остальное в музее — толпу каменных баб, амфоры, похожие не сушеные тыквы, чумацкую телегу, составленную из твердых, как кость, кусков дерева, бархатную телегу вельможи восемнадцатого века, стволы пушек, ядра, мушкеты, латы, бивень мамонта, каменные орудия, бесчисленные глиняные и железные черепки — Адам оглядел мельком и с недоумением. Он увидел, что мир, если верить уцелевшим свидетельствам, создавался наобум, из случайных частей, в бесконечной вражде и войнах и нет в этом мире ни общей цели, ни внятного всем смысла. Адам вернулся к ятаганам. Что-то притягивало взгляд к этой стали, чья-то невидимая, неумирающая воля была жива в ней. Адам сжал рукоять ятагана, и ток этой воли ударил ему в руку. Он почувствовал себя другим человеком. Не переродился ятаган, провисев десятки лет в музее, не превратился в мирную игрушку, жив был в нем свирепый дух, алчущий крови.

Кроме турецких ятаганов и зубов хазара, задержал внимание Адама еще нагрудный знак скифского вождя, золотая пектораль, вернее, ее вовсе не золотая копия (оригинал хранился в столичном музее, а нашли ее в скифском кургане недалеко от Шумска). «Интересно, сколько она может стоить? Немало, должно быть… Есть ли среди сокровищ князя что-либо подобное? Хотел бы я такое золото подержать в руках». Адаму хотелось ощутить через руку энергию многих воль, сконденсированных в этой пекторали, дух древней мудрости народа, чей голос умолк, и он, Адам, как бы принадлежал этому онемевшему народу.

Адам походил по музею, осмотрел все и остановился напоследок у портрета князя Славинецкого, что интересовало его здесь больше всего. Адам стоял перед портретом с выражением человека, только что задавшего вопрос и ждущего ответа. Свет в зале горел неяркий — Епинохов экономил на электричестве, фигуры князя и пса Семаргла стушевались, отступили, словно в дверной проем, в глубь рамы, в сумрак, следя оттуда за Адамом. У пса Семаргла глаза были большие, человечьи, а брови высоко поднятые, круглые, как на персидской миниатюре. С восточной ласковостью смотрел этот не то зверь, не то божок. Так смотрит тигр, отдыхающий над задранной антилопой. Взгляд князя был взглядом существа еще более непостижимого, чем Семаргл. Отступил Адам от портрета пятясь, не желая поворачиваться к нему спиной. Ему захотелось вон из музея, он вышел на улицу.

Душная темнота закрытого со всех сторон пространства лежала в городе. В темноте орали пьяные голоса. Что-то черное, чудовищное, точно днище тонущего нефтевоза, валило с неба на город. Вот-вот должна была захрустеть скорлупа домов, и сам Адам, подобный моллюску, размазан по мостовой. Железо заскрежетало над его головой, и огнем полыхнуло по небу от края до края. «Вот оно! Наконец-то!»

Загремел гром. Зашумели под ветром каштаны. Еще сверкнула молния, и вдруг стала сплошная тьма. Адам подумал, что это его ослепило молнией, протер глаза. Нет, эта темнота была не в его глазах. То погасли фонари, погас свет в музее, и нигде не виделось ни огонька. Электричество пропало во всем городе. По крышам, по листьям, по асфальту застучали капли дождя.

Гроза пронеслась, она очистила небо, и на нем выблеснули необыкновенно яркие, словно вспыхнувшие напоследок, звезды. Небо в незнакомых звездах было пугающее. Адам зашел в музей. «Где-то тут я видел спички и свечу…» Электричество не появлялось, невесело было бы сидеть без огня в кромешной тьме в таком пустом и огромном доме. Но и со свечкой было как-то невесело, неспокойно, будто оставили его одного на всю ночь возле усопшего. «Зря я согласился на эту должность. Может, поспать?» Про сон он попусту себя спросил, сна в нем ничто не требовало, ни мышцы, ни голова. Вдруг потянуло сквозняком, пламя свечи затрепыхалось. «Двери с улицы я не закрыл, что ли?»