Сухбат Афлатуни - Лотерея Справедливость

Марат сжал виски. Выход… Где же из всего этого выход… Ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти. Ведь бывает такое время, когда непременно надо хоть куда-нибудь пойти…

Алекс бросил желтое колесико лимона и понес дымящуюся чашку в детскую.

На диване с ослабленным галстуком и расстегнутой горловиной лежал Владимир Юльевич.

— Может, все-таки «скорую»? — сказал Алекс, ставя чашку перед диваном.

— Спасибо, Алекс… Мне уже легче.

Вначале, как и предполагалось, Создатель бомбы вручил письмо на бланке Алексу как сотруднику МОЧИ, потом они вышли поговорить, ученый смотрел на Алекса, ныло сердце. Тут в офисе отключили свет, Алекс оказался без дела, потому что письма надо было заносить в базу данных. Нет, ничего от сердечной боли в офисе не оказалось; вам что, нехорошо? Идемте, прогуляемся до ближайшей аптеки, аптек в городе развелось, как собак… Да, действительно… Создатель смотрит на Алекса, сердце болит все сильнее.

По дороге они говорят о Лотерее, потом почему-то начинают говорить о «Парфюмере» Зюскинда… Небо дрожит и меняется над ними, из-за поворота выплывает аптека, а сердце все болит, и горячий снежок валидола кажется бесполезным. Снова в какую-то ледяную прорубь проваливается сердце, небо покрывается черными ветвями, шевелится ветер страха. Алекс протягивает к нему ладони и медленно говорит: вам плохо? вызвать «скорую»?

Мне бы лечь, улыбается ученый восковой улыбкой, мне бы прилечь и все пройдет… Где вы живете, говорит Алекс. Где вы живете? На ТТЗ?

— На ТТЗ. На ТТЗ.

Это далеко, говорит Алекс, ловит такси и везет ученого к себе.

Почему он повез его к себе? Алекс потом будет сам задавать себе этот вопрос.

Да, он уже знал, что ученый живет один, что никто не сможет о нем позаботиться. А Алекс сможет. Откопает нитроглицерин в аптечке. Отрежет маленькое солнце лимона. Зеленоватое закатное солнце в горьком чае.

— Мне действительно стало легче, — ученый приподнялся на локте. — Я, наверно, скоро пойду.

Сквозь приоткрытую дверь на балкон цвела урючина. Можно разглядеть пчел.

— Красивый у вас вид из окна, — смотрел на розовое дерево ученый. — У меня за окном только помойка.

Ему было страшно встать и поехать к этой помойке.

Алекс это почувствовал. Посмотрел на урючину, на бельевую веревку за балконом, на которой болталась забытая футболка, и сказал:

— Оставайтесь у меня. Комната будет вашей. Что? Да, хоть на неделю. Хоть на две. Меня все равно дома не бывает, это сейчас только: в офисе свет отключили…

В тот же вечер Владимир Юльевич перевез в комнату с видом на цветущее дерево часть своих вещей. И чертежи уже почти законченной Бомбы.

Уважаемая Справедливость!

Пишу вам от большой безысходности, а по-красивому писать не умею. Если встретите зазубринки, лучше тогда пусть письмо полетит голубем в мусорное ведро, не жалко. Потому что в школе меня за эти зазубринки очень ругали: слово, говорят, матерное на парте грамотно пишешь, а сочинения — так что лучше бы на свет не родился. Я головой-то кивал, а школу заканчивать не стал, идите вы. Они обалдели, а я уже в профтехучилище. Стали там из меня строителя делать, в школу я только раз пришел, отдохнуть. Бывшие мои по классу из окна высунулись, совсем они в этой школе еще детки сопливые, даже плюнуть захотелось, так, блин, жалко их стало. А я уже как взрослый хожу, девушки на меня взасос смотрят. А эти, ну, бывшие, в школе сидят как придурки. Я им в лицо сказал: плюньте на школу, идемте мужскому делу учиться.

Вот. Много я тогда глаз наоткрывал. Пишу это не из гордости, а как вступление, чтобы нарисовать свой портрет как личности. Потому что и в вашей стране, наверно, есть люди, которые себя, как попугаи, в грудь бьют: мы простые люди! Мы простые! А они такие в скобках простые, что, если у вас от получки какая копейка останется, прячьте от них подальше. У меня из-за этих простых людей судьба на мелкие осколочки разлетелась и жизнь стала долиной ужасов.

Началось с того, что я встретил Любку, которая хотя по паспорту Любовь, но вообще чистая Любка, даже неловко Любовью называть. Вот что обидно, была бы какая-нибудь там красавица с медалькой за конкурс Красоты, а то — вы бы видели, страшный сон в юбке. Думаю, когда мы познакомились, она мне зелье в водку накапала, мне потом люди говорили, что такое бывает, значит, у меня такое и было. Потому что я ее очень крепко полюбил и даже, дурак, ей об этом сказал и спросил, что она об этом думает. А она смеется и тащит меня со своей семьей знакомиться. Я покупаю торт, а она, оказывается, сирота, бабка у нее умирающая лежит, и брат Любкин выходит ко мне, здоровается и торт из рук вырывает. Не обращай, говорит, на бабку внимания, все равно скоро умрет, айда чай пить. Такой он шустрый, сразу на «ты», «братан», все такое. «Мы простые люди», «я Любку в твои надежные руки». Ладно, в руки так в руки, стали жить вместе. Бабка, как обещали, так через пару недель умерла; я и на похороны, и на автобус для нее потратился, ничего не говорю. Живем, в общем, нормально, хотя брат со своей простотой уже надоел, а чтоб его выгнать, не знаешь, с чего начать. Тут бригада моя выезжать стала, то в Казахстан, то Россию, я — с ними, и денег кучу привожу, а они всё куда-то деваются.