Ольга Покровская: Аркадиана

-- Подожди меня, - говорит Ренат. - Я сейчас все закрою, тебя провожу.

-- Мне идти три минуты, - возражаю я.

-- Подожди, - говорит Ренат веско, и я слушаюсь. Мужчина не всегда умеет сказать убедительно. Ренат умеет. Восточное воспитание плюс московская школа малого бизнеса (а до того была, по-моему, стерлитамакская, тоже не слабо).

Я медленно и нетвердо спускаюсь на первый этаж, и меня подхватывает Олежка, мелким бесом возникающий из ниоткуда - как положено хорошему охраннику. Рожа у него аналогично, как у врага рода человеческого - опаленная адским пламенем крепости не ниже сорок пять.

-- Нина-Нина! - зовет он. - Поди сюда!

Я обреченно вползаю в его каморку и на автопилоте двигаюсь к столу. У него разлит по стаканчикам "Русский Стандарт" и порезан на мелкие кусочки бутерброд с салом, выданный женой на обед. Откуда у него "Русский Стандарт"? Подпаивает его кто-то со стороны, не иначе. Или у него только бутылка, в которую он заливает тормозную жидкость? В прошлый раз бутылка была от "Гжелки".

-- За здоровье, Нина! - провозглашает Олежка, огненно дыша, как Змей-Горыныч. - Здоровье главное. Остальное купим.

Приходится пить. Пьет Олежка как сапожник. Не любит только в одиночку - сложившиеся стереотипы мешают, плакаты "Пьянству - бой" из раннего детства... Поэтому если ему удается поймать на ночь глядя живую душу, он ее просто так никогда не отпустит. Он снова тянется к бутылке, но меня выручает гневный и зычный баритон Рената, дребезжащий в их суперевропейских стеклопакетах:

-- Нина! Ни-на!

Махнув последнюю и скорчив извиняющуюся рожу, я вылетаю на волю.

Ренат стоит на ступеньках, звенит ключами в кармане и недовольно ворчит:

-- Что за женщина! Тебя на минуту невозможно оставить.

-- Ренат, что ж я могу поделать, - говорю я, оправдываясь (ах, как это приятно - оправдываться перед суровым мужчиной, особенно не имея к нему отношения). - Ты ж его знаешь.

-- Что он? Мужик сопьется, а ты, - Ренат обличительно тыкает в меня пальцем. - Ты потакаешь.

На улице темно, тепло и безлюдно. В кустах шуршат и пьют пиво. Мы идем мимо вестибюля метростанции. Я в задумчивости гляжу на элитные новостройки в форме зубов акулы и прикидываю, как там, наверху, от каждого прошедшего метропоезда вибрирует элитная посуда. Приятная мысль... Ирка утверждает, что ночью, под закрытие, здесь можно наблюдать, как хранители подземелий выволакивают из дверей бесчувственные тела, тащат на территорию, подведомственную местному ОВД, сваливают подарочки на газон и исчезают. Затем является наряд хранителей суши, обнаруживает подкидышей, чешет в затылках, берет за шкирки и волочит на территорию милиции водной, и такая передача эстафетных палочек может продолжаться всю ночь, пока тела не протрезвятся естественным порядком.

-- Ренат, - умоляю я. - Ну что ты мучаешься? Мне правда ж пять минут идти. А тебя еще менты поймают.

-- Я не мучаюсь, я тебя провожаю, - отвечает Ренат строго.

Я замолкаю. Спорить с Ренатом бесполезно.

-- Потому что ты мой друг, - продолжает Ренат веско, рассуждая сам с собою. - А с друзьями всегда надо поступать, как с друзьями. Я так поступаю.

И он хмурит брови, словно сам с собой не согласился.

-- Ясно, - говорю я покорно, и больше не возражаю.

Ренат доводит меня до подъезда. Внутрь не заходит. Он знает, что у меня за дом. Если я покажусь с ним в холле, завтра ко мне на допрос с пристрастием будет очередь, как к лопнувшим банкам в дефолт. Могут и маме позвонить. Сигнализировать. Ренатова внешность выходит за пределы стандартного славянского типажа, доверия он не внушает - ни московским дежурным по подъезду, ни представителям милиции всех сортов подчинения.

Слава богу, в холле никого. Проходя мимо доски объявлений, я автоматически ищу, какие кары сулит миру обиженный в задницу водитель синей иномарки. Но водитель еще не разразился угрозами. Обдумывает, видать, обслюнивая под настольной лампой чернильный карандаш... Формулирует... Висит старый список неплательщиков за коммунальные услуги с запоздалой на пятнадцать лет угрозой выселить за сто первый километр, и больше ничего.

Я отпираю дверь на лестничную клетку. Стараюсь тише, но замок старый, раздолбанный, несколько раз перебранный местным умельцем, и ключ, поворачиваясь, гремит, как колодезное ведро. Добираюсь на цыпочках до собственной двери. В щель засунута записка. Я внутренне вздрагиваю - не люблю получать ни записок, ни писем. Никто еще ничего радостного не сообщал, все больше неприятности... Но делать нечего - я разворачиваю и читаю несколько строк аккуратным, совершенно не мужским подчерком.