Мария Метлицкая - Свой путь (сборник)

Таисия шарахнула правой бутылкой о левую. Разбилась почему-то правая, водка и стекло брызнули в разные стороны, чудом не задев натуру. Зато Таисия знатно располосовала себе обе руки.

Натура поплыла, но Таська рявкнула:

– Бинт, быстро! У меня в сумке!

Натура забыла, что голая по пояс, осторожно, чтобы не наступить на стекло, прошла к сумке Таисии, висящей на гвозде, и достала оттуда бинт.

– А йода нет?

– У нас водка есть. Откупоривай!

Натура кое-как открыла бутылку, едва не уронила, выливая водку на рассеченные руки.

– До конца лей, чтоб ни капли не осталось, – велела Таська.

Потом Виктория Робертовна долго и аккуратно бинтовала Таськины руки.

– А как теперь копать? – спросила она, закончив.

– Если что – его заставлю. – Таська кивнула на Миленького, который, лежа в углу, с ужасом таращился на происходящее. Сцена и впрямь напоминала бред при белой горячке.

Таська подошла к этюднику, вытащила оттуда самый широкий флейц. Окунула в воду, размочила красную акварель – и широким движением мазнула по лицу Миленького.

– Ты че?! – возмутился Миленький.

– Ах ты, тварь такая! – Таська мазала пленнику щеки, нос, лоб, губы. – Я думала, он здесь искусством занимается, а он только баб голых фотографирует! К станку, быстро!

Миленький вскочил:

– Ты совсем того, что ли, дура?!

– А ты колбасы хотел?! К станку, я сказала! Кисти в зубы – и красить! Я тебе ни жрать не дам, ни спать, ни пить. К станку, тунеядец!

Миленький нехотя встал к этюднику, взял кисть и палитру, поморщился на натуру и обмакнул кисть в воду. Какое-то время Таська смотрела, как он трясущимися руками пытается проводить линии, потом решила не мешать и вышла на улицу.

О том, чтобы сажать картошку, можно было и не думать – кисти жутко саднили от порезов, нужно, чтобы раны хоть немного подсохли.

Необходимы веник, чтобы замести осколки, и тряпка, чтобы смыть кровь с пола.

Поиски инвентаря отняли какое-то время, веник Таська надыбала у огородников на другом конце улицы, поэтому, когда она вернулась, застала в домике с петухами следующую картину: пол, помимо осколков, устилали кучи порванной бумаги, а голая по пояс Виктория Робертовна утешала плачущего на коврике Миленького.

– Что за разврат? – возмутилась Таська. – На минуту нельзя покинуть, везде нужен контроль.

Виктория Робертовна с укоризной посмотрела на Таську:

– Я же говорила! Разучился человек рисовать.

Таська плюнула и начала подметать, шипя от боли.

– Пропил, значит, талант? – спросила она, сгребая влажный мусор в кучу у порога.

Миленький рыдал. Музейщица гладила его по спине и утешала:

– Ну не плачьте, вы же мужчина…

– Я не поняла, чего он ревет?! – сказала Таська, сбросив весь мусор в ведро с помощью совковой лопаты. На бинтах проступили алые пятна. – Шесть лет его это не волновало, а тут вдруг запереживал!

Виктория Робертовна покраснела.

– Я рассказала… Про пожар.

Таська округлила глаза и молча покрутила пальцем у виска: мол, ты совсем, мать?! Музейщица опустила глаза. Собственная нагота ее уже не смущала.

– Миленький… – уже мягко обратилась к нему Таська. – Мне самой безумно жалко, я ведь ничего толком разглядеть не успела. Но кое-что осталось. Поработаешь немного, руки дрожать перестанут – и снова все будет получаться. Паспарту же ты сам клеил, я видела…

Миленький обернулся к ней и сказал:

– Выпить дашь?

– Облезешь.

Миленький снова уткнулся носом в валенок, но уже не плакал.

– Нельзя тебе сейчас пить. Тебе вообще пить нельзя, ты и так все пропил. Такую красоту загубил…

Миленький снова вскочил и заорал:

– И что? И кому от этого хуже стало? Кому здесь красота нужна? Ты закат каждый день наблюдаешь? Птиц слушаешь? Классику – Моцарта, Прокофьева – слушаешь? По музеям каждый день ходишь, Шекспира читаешь, Толстого?! – Он обернулся к Виктории Робертовне и сказал: – Прикройся наконец, что ты мне тут Делакруа, Свободу на баррикадах изображаешь?! Всем насрать на искусство, и мне тоже насрать, – продолжил он, отдышавшись. – Ты меня все бабами попрекаешь. А чем тебе бабы плохи? Они хотя бы красивые!

– Ты как при ребенке выражаешься, скотина пьяная?

Все обернулись.

В дверях стояла женщина, одетая богато, но неброско. В обеих руках она держала по чемодану.

– Ой, Тома… – сразу обмяк Миленький.

– Тамара Александровна? – удивилась Виктория Робертовна.

– Виктория Робертовна? – в свою очередь, изумилась Тамара Александровна. – Очень смелый наряд. Что у вас здесь происходит?