Филипп Ванденберг - Гладиатор

Приняв наконец решение, Вителлий проговорил:

– Я хотел бы еще раз выступить на арене как гладиатор. И пусть моим противником будет Пугнакс!

Тяжелые бронзовые ворота курии отворились только после того, как первые лучи солнца залили Форум, превратив его в подобие театральной сцены. Сенат, высший государственный орган Рима, никогда не заседал ни до восхода, ни после заката солнца. Стекавшиеся с разных сторон сенаторы в пурпурных тогах с достоинством поднимались по ступеням к узкому высокому зданию, у входа в которое привратники поименно приветствовали каждого из них.

Мрамор внутри здания сиял белизной. По обеим сторонам выложенной на полу мозаичной картины возвышались три ряда мраморных сидений – всего шестьсот мест. В торце зала располагался подиум с сиденьями высших должностных лиц, креслами обоих консулов и троном императора. Чуть ниже, в стенной нише, стояла золотая статуя Виктории, богини победы. Каждый сенатор, входя в зал, бросал крупицу ладана в жаровню с тлеющими углями, наполнявшую помещение благовонным дымом.

Заседание открыл консул Гай Помпей.

– Отцы отечества, – начал он свою речь, – мы собрались здесь, потому что государство находится в опасности. Заговорщики вновь сделали попытку захватить власть, и только бдительность советников императора позволила уже в самом зачатке покончить с заговором.

Со скамей сенаторов послышались неуверенные аплодисменты. Сенатор Оллий поднялся с места и взволнованно воскликнул:

– Позор для сената, позор для всего народа Рима, что яд заговора проник не только в наши ряды, но даже в супружеские покои императора…

– Все они поплатились жизнью за свои преступные деяния! – заметил консул.

– Хотя смерть Мессалины и покончила с предательским заговором, – возразил Оллий, – но на Форуме, в общественных зданиях, словом, повсюду остались статуи, напоминающие о бывшей супруге божественного Клавдия.

– Долой их! – зазвучало со скамей сенаторов. – Уничтожить их! Превратить в известь мрамор статуй Мессалины!

– А потому я вношу предложение, – вновь заговорил Оллий, – признать Мессалину врагом римского народа и объявить Damnatio Memoriae… проклятие ее памяти.

Слова его были встречены громкими возгласами одобрения. Они означали, что все, напоминающее о презренной супруге императора, все надписи, содержащие ее имя, все ее изображения и статуи, даже подарки ее и пожертвования должны быть изъяты или уничтожены. Изображения проклятой запрещалось сохранять даже в собственных четырех стенах.

Предложение было принято единогласно, и слово взял консул Квинт Вераний. Высшие интересы государства, сказал он, требуют, чтобы императору была найдена новая супруга. Клавдий уже дал понять, что подчинится решению римского сената. Хотя такая инициатива выглядит весьма необычно, с учетом трех предыдущих неудачных браков властелина империи она разумна и достойна похвалы.

– А потому, достойные отцы отечества, я задаю вам вопрос: кто из римлянок, отличающихся благородством происхождения, плодовитостью и строгостью нравов, должен стать супругой Тиберия Клавдия Нерона Германика?

В зале поднялся шум. Каждый из сенаторов выкрикивал чье-либо имя. Громче всех кричал Оллий.

– Пусть Клавдий возьмет Оллию! Никто не сравнится с нею в плодовитости и красоте! Пусть он возьмет Оллию!

– Ты называешь имя собственной жены? – полюбопытствовал сосед Оллия.

– Конечно, – ответил тот. – Я давно уже хочу разойтись с нею, хотя в течение семи лет она каждое лето одаривает меня ребенком. Притом ей всего двадцать пять лет, она добронравна и верна. Я уверен, что она была бы прекрасной императрицей.

Собравшись небольшими группками, сенаторы дискутировали до тех пор, пока не остались только три кандидатуры: Элия Петина, Лоллия Паулина и Юлия Агриппина. Элия была уже женой Клавдия – второй по счету – и имела от него дочь. Лоллия также обладала немалым опытом. Калигула заставил ее разойтись с женихом, женился на ней и почти сразу же развелся, обязав при этом никогда больше не спать ни с одним мужчиной. Агриппина уже дважды была замужем. Она, однако, была племянницей Клавдия, то есть находилась с ним в кровном родстве. Красивы были, разумеется, все трое.

Сумев наконец несколько утихомирить собравшихся, консул Квинт Вераний обратился к ним с вопросом:

– Желает кто-нибудь высказаться?

Высказаться пожелал Нарцисс. Когда-то он был рабом, а потому не мог стать сенатором, но, как и любой другой, мог выступать перед сенаторами, получив на это их предварительное согласие. Речь свою он произнес в поддержку Элии.