Олег Якубов - Кабак

— Слушай, я последний раз в самолете ел, сейчас воткну в свой организм твое «шило» и подохну прямо в машине, — начал я ныть.

— Елкипалки, — огорчился Коля. — Как же я об этом не подумал. Ладно, на заставе подхарчишься. Мы в честь гостя торжественный обед приготовили. А пока, на вот, возьми, сойдет для начала, — и капитан протянул мне неправдоподобно огромного размера розовобокий гранат, гордость садоводов здешнего края.

Застава, где предстояло снимать нашу нетленку, была образцово-показательной. Сюда привозили высокое начальство, важных гостей, здесь побывали самые известные артисты Союза. Их фотографии красовались на стенде рядом с фотографиями отличников боевой и политической подготовки. А в каких-то сотнях метров от заставы уже была граница. Точнее, не сама граница, а контрольно-следовая полоса — КСП — распаханная полоска земли, обнесенная колючей проволокой. В соответствии с техническим прогрессом КСП была оборудована несметным количеством электронных датчиков и множеством других мудреных приборов. Так что теперь не только шпион и диверсант, но даже зайчик или лисичка незаметно перейти нашу советскую границу не могли. Но переходили, твари лесные. И не только мелкота всякая, ломился в дружественный нам теперь Афганистан и обратно на советскую территорию профессиональный нарушитель границы — кабан. И тогда рвалась колючая проволока, срабатывали датчики и на заставе протяжно и тревожно выла сирена, а в динамиках истошно бился голос дежурного: «Застава, в ружье!» Иногда за ночь тревога звучала по нескольку раз. Издерганные бессонной ночью, матерились пограничники, злобно лаяли собаки, и при всем при этом вокруг царило какое-то деловое спокойствие, даже сосредоточенность.

— Коля, — спросил я начальника заставы, — а эта самая электроника не умеет нарушителя-зверя от шпиона-человека отличать?

— Нет, этого она не различает, — со вздохом сожаления ответил капитан. — Так что всякий раз — вперед, с полной боевой выкладкой.

Несколько раз Куликов и меня брал с собой, когда выезжали по тревоге. Я, конечно, наделся, что мне повезет и я увижу настоящее задержание какого-нибудь злостного диверсанта — погоню, стрельбу и прочую экзотику. Но все было рутинно. Обнаруживали место порыва проволоки, восстанавливали поврежденные датчики, определяли, что оставленные на распаханном песке следы принадлежат не человеку, а зверю, и возвращались обратно на заставу, досыпать недоспанное. Самым ярким впечатлением, которое у меня осталось от этих бросков на границу, был удар по шее, который я получил от командира сторожевого катера.

Однажды на рассвете после долгих уговоров он взял меня с собой на катер, патрулирующий Аму-Дарью. Собственно, именно по главному фарватеру этой азиатской водной артерии юридически и проходила Государственная граница между СССР и ДРА — Демократической Республикой Афганистан. Возбужденный тем, что участвую в столь важной операции, я схватил лежащий рядом автомат, поднялся во весь рост и нацелился в невидимого врага. И в ту же минуту, получив короткий, но сногсшибающий удар по шее, рухнул на дно катера.

— Не серчай, — буднично, словно случайно задел меня на улице, проворчал военный моряк-офицер. — Тут, на берегу, в камышах, излюбленное место снайперов. Душман увидит — и хана тебе, а если их там несколько, то и по катеру обстрел начнут… Ты уж, будь другом, не высовывайся. Мы ж тебя без разрешения взяли, — и он с укоризной взглянул на Куликова, видно поддался его уговорам «захватить артиста».

А вообще мне здесь все нравилось. Нравилось смотреть, как пограничники отрабатывают приемы рукопашного боя, как дрессируют собак, как офицер, отправляя очередной наряд, строгим и всегда торжественным голосом приказывает: «На охрану Государственной границы Союза Советских Социалистических Республик — заступить!» Вот только с моим прототипом — замполитом заставы — у меня отношения не складывались. Мой тезка, старший лейтенант Игорь Зарубин, казалось, раз и навсегда, надел на себя маску образцового офицера. Мне иногда представлялось, что он даже спит в мундире офицера-пограничника.

Все мои попытки сократить между нами дистанцию, установить, как говорится, неформальные отношения, ни к чему не привели. Он не курил, не пил и даже не выпивал, на домашние ужины к командиру являлся явно по принуждению. За столом в основном молчал, если что и произносил, то незначительное, незапоминающееся. Военный устав был, похоже, его Библией, а любимым выражением — «не положено». Эта фраза так часто звучала из уст замполита, что превратилась в прозвище старлея. Солдаты его недолюбливали. Даже сторожевые псы, когда Зарубин проходил мимо вольеров, остервенело бросались на металлическую сетку и лаяли с особой яростью.