Геннадий Ананьев - Грот в Ущелье Женщин

Вдруг Конохов почувствовал, что из привычного уже грохота что-то выломалось. Образовалась прореха. Сразу Конохов не смог даже сообразить, что же случилось, но вдруг понял: замолчал пулемет на крыше надстройки.

– Разрешите, товарищ лейтенант, я – к пулемету?!

– Давай.

Рванул дверь, вскарабкался по узкому трапу наверх и оторопел. Самолеты воют, в пору затыкать уши, а под подбородок подставлять подпорку – втягивается голова в плечи, хоть кол на ней теши, не хочет подчиняться. А пулеметчику (Конохов не успел еще запомнить его фамилии) вроде бы нет дела до самолетного воя, он силится подняться, опираясь на здоровую левую руку. Правая его рука непослушно мотается. Рукав ватника побурел и набух от крови.

– Помоги скорей! – сквозь стиснутые зубы выдавил пулеметчик.

Конохов подхватил его под мышки и поставил на ноги.

– Держи!

Просьба прозвучала как отчаянный стон.

Конохов подставил плечо, обхватив за талию пулеметчика, а тот здоровой рукой нажал на гашетку. Он стрелял и стрелял, ловя в прицел самолеты, но те пролетали целехонькими, невредимыми. Раненый пулеметчик посылал вслед каждому самолету крепкий матерок, а нового встречал очередью.

Зацепил все же одного. Скособочился фашист и, протянув метров триста, плюхнулся в воду. Тут уж отвел душу пулеметчик крепкими словечками, под стать той хлесткой очереди, которая впилась во вражеский самолет.

И снова бесполезная стрельба. В белый свет, как в копеечку. Такие же бесполезные очереди и оттуда, с воздуха. Вновь взрывы бомб с правого и с левого бортов. Но вот еще один самолет повалился непослушно на крыло и потянул к берегу.

– Отлетался! Лоханка с крыльями! – зло прошипел вслед подбитому самолету пулеметчик, уже совсем ослабевший от потери крови.

– Позволь мне?

– Иль осилишь?

– Пригляделся, как ты бьешь.

– Пригляд – не сноровка. Держи знай.

Сразу звено штурмовиков вынырнуло из солнца. По палубе будто кто бороной прогремел.

– Конохов! На руль! – прозвучала вслед за страшным скрежетом команда, и Конохов растерялся: пулеметчика не отпустишь – упадет; команду не выполнить – нельзя: с Петром, видно, что-то случилось. Быстрей нужно вниз, быстрей! Только как отпустишь раненого, который совсем отяжелел, и непонятно, откуда берет силы стрелять?

– Конохов! На руль!

– Иди, – приказывает пулеметчик, и сам здоровым боком прижимается к стойке, на которой закреплен ДШК.

«Все. Отстрелялся», – определил Конохов, спускаясь вниз.

Но пулемет зашелся в длинной очереди. Передохнул чуток и вновь заработал.

«Настырный», – с восхищением подумал Конохов о пожилом раненом пулеметчике, спрыгнув на палубу, устремился в рулевую рубку.

Рванул дверь, и первое, что бросилось в глаза, – бурое плечо Петра и землисто-серое в крупных каплях пота лицо, болезненно-сосредоточенное. Потом взгляд переметнулся на лейтенанта. У того будто ножом располосована скула и ворот бушлата разбух от крови.

«Там тоже раненый», – мысленно оправдав свою задержку, Конохов рванулся к рулю.

– Командира перевяжи, – не отрывая взгляда от летящих на корабль самолетов, приказал Петр.

– Я никогда…

– Смоги, Степан. Смоги.

Как добрый отец попросил.

Недаром говорится: заставит нужда есть калачи. Придвинул края шрама и, придавив тампоном индивидуального пакета, потянул бинт по седой голове за подбородком. Лейтенант даже не дрогнул. Только побледнел еще сильней. Вот она – поморская закалка.

Похвалил лейтенант Конохова, когда тот, то и дело спрашивая, не туго ли, плотно упаковал рану.

– Молодец, сынок.

Над буксиром, совсем низко, пронесся самолет, издырявил палубу пулеметной очередью, но цел орудийный расчет, плюет в небо снаряд за снарядом. И ДШК на надстройке не умолк.

«Настырный! Расскажи мужиками в Лихих Пожнях, не всякий поверит. Кто-нибудь и усомнится».

– Меня теперь обиходь, – попросил Петр. – Распори бушлат. Ножик перочинный в правом кармане.

Вытащил ножик и приноравливаться начал, откуда ловчее зацепить сукно, чтобы плечу боль не сделать, а тут как тряхнет буксир, едва на ногах устояли – фонтан оседает на палубу. Вода схлынула, и открылись развороченный фальшборт и пробоина на правом борту. Хорошо, что повыше ватерлинии. Отлегло от сердца. Но не знал Конохов, что там, внизу, хлещет вода через пробоину пониже, которую отсюда, из рубки, не видно, и спешит вахтенный моторист задраить люк носового отсека, что быстро погрузнеет нос буксира и руль станет не так послушен. А Петр знал. И лейтенант знал. Сказал с грустью: