Йоханнес Зиммель - И даже когда я смеюсь, я должен плакать…

И вот они сидят и едят черный хлеб с маслом. Русский черный хлеб — это действительно лакомство. Ирина смеется, Мише весело тоже.

— Разве это не лучше, чем в хорошем ресторане?

— Да, — говорит он. — Это намного лучше, Ирина. И кто знает, хорошая ли была бы там пражская ветчина.

— Вполне вероятно, что вообще никакой не было, не всему написанному можно верить, — говорит Ирина. А Миша снова смеется и смотрит на нее, он все время на нее смотрит. Никогда еще он не видел в человеческом лице столько приветливости, мягкости и нежности. И столько ума и обаяния.

После обеда на скамейке Ирина, эта девушка из прекрасной сказки, показывает ему действующую церковь и говорит, что в нее обязательно надо войти. Миша сразу воодушевляется. Но у него есть вопрос.

— Я никак не могу понять, как это у вас получается. Вы коммунисты и в то же время верующие. Как это совмещается с тем, что «религия — опиум для народа»?

— Почему же, как и у вас, у нас есть и коммунисты, не верящие в Бога, и беспартийные верующие, — говорит Ирина. — Взгляните хотя бы на мою маму, Миша! Когда мы с Левой были детьми, она постоянно водила нас молиться в церковь. Но в школе нам говорили обратное.

— И в вас что-то осталось религиозного? У Левы, как я понимаю, ничего.

— И у меня ничего. Мне просто нравится ходить в храм, потому что там я чувствую себя в безопасности среди красоты и потому что мне нравится запах ладана, свет свечей и церковные песнопения… А когда я там снимаю очки, мир вокруг меня становится полным любви и умиротворенности. Вы можете это понять?

— Конечно! — говорит Миша и глотает слезы. Ах, Ирина!

— А как это у вас, Миша?

— У меня, — говорит он, — это просто. Я не принадлежу ни к христианам, ни к иудеям. Я хожу в собор так же, как и в синагогу. Хотя… — он замолкает.

— Хотя?

— Хотя я все больше чувствую симпатию к иудейской вере — если я вообще к чему-то ее чувствую.

— Да, — говорит Ирина, — мне это легко понять. Какая-то ветвь в душе должна быть главной. — Она погружается в свои мысли. — Симпатия, — говорит она, — это хорошее слово. Я бы не хотела быть такой, как моя мать. Если у меня когда-нибудь будут дети, я не буду заставлять их ходить церковь. — Тут она краснеет, а Миша улыбается. Он знает, почему она краснеет, — из-за того, что она заговорила о детях, которые когда-нибудь у нее будут, и она тоже улыбается.

Скорее в храм!

Миша с удовольствием бы вздремнул на одной из деревянных лавочек в полутьме храма, но об этом не может быть и речи. Он с интересом слушает, как объясняет Ирина: святые, их здесь очень много, и большие иконы, и потолочные фрески с изображениями ангелов и Всевышнего. Христианам позволено его изображать, а иудеям нет. Будь прокляты все беды, которые люди натворили из-за религий и продолжают это делать до сегодняшнего дня! Но хватит об этом, дружище! Не свихнулся ли ты? Эти творения созданы для того, чтобы возвышать людей — и тут у Миши снова слезы наворачиваются на глаза, потому что он видит, как Ирина снимает очки, зажигает свечку и ставит ее на подставку перед алтарем. Там уже много горящих свечей, все необыкновенно тонкие.

— Три рубля, — шепчет Миша. — Свеча стоит три рубля, на ящике написано, три! Когда у вас и так мало денег!

А Ирина шепчет:

— Раньше свеча стоила рубль.

— Но это же безумие, что теперь, в такое тяжелое время, она стоит три!

— Три рубля, — говорит Ирина тихо, — но можно и не платить ничего.

— Ничего?

— Да, ведь кто-то другой может положить в этот ящик сто рублей. Вы же видите, я не заплатила.

— Но, кроме нас, в церкви нет ни души!

— Придут. Не беспокойтесь! Может быть, даже американец, и он сунет в ящик долларовую бумажку. Один доллар — это пятьсот рублей, немецкая марка — больше трехсот, подумайте только, сколько это свечей! — Миша растроган. Когда он видит, что Ирина преклоняет колена, и свет от свечей золотит ее волосы, он незаметно для нее сует в старый ящик десять марок, это больше трех тысяч рублей. Ирина права, всегда находится кто-то, кто платит за других, теперь оплачено почти тысяча сто свечей. Миша берет одну и ставит, зажженную, на один из шипов и, конечно, сразу же начинает играть в свои заклинания «если — то». Значит, так, если сейчас горит нечетное число свечей, тогда Ирина полюбит его, и они останутся вместе. Это в высшей степени рискованное заклинание для такого числа свечей, и в любой момент церковный прихожанин может зажечь следующую и изменить общее число в худшую или в лучшую сторону… Двадцать две, двадцать три… и будем счастливы до смерти… тридцать одна, тридцать две… в любом случае я хочу умереть раньше нее, и у нас будут дети, тридцать девять, сорок… Перестройка пройдет успешно, и больше не будет женщин, продающих стеклянные глаза из-за ужасной бедности, и будет достаточно еды и работы для всех в Советском Союзе… сорок шесть, сорок семь! Нечетное, все сошлось! Миша счастлив!