Йоханнес Зиммель - И даже когда я смеюсь, я должен плакать…

Миша вытаращил на него глаза и лишь пролепетал:

— Me… Медные трубы?

— Да, медные трубы, господин… Как вас зовут?

— Кафанке. Меня зовут Миша Кафанке, господин лейтенант.

— Мое имя Лева Петраков. Называй меня Лева, Миша!

— Большое спасибо, Лева. Откуда у тебя медные трубы?

— У меня их пока нет, но я могу их достать в любое время.

— Но где же?

— Там, где я живу, есть много вилл с нацистских времен. Сейчас в них живем мы, офицеры, и в этих виллах, конечно же, медные трубы, никакого свинца. Один дом пустует. Там я раздобуду 30 метров, я их уже присмотрел, завтра они могут быть у тебя. Но за это я хочу получить ванну, которую ты должен доставить в нашу виллу и подключить. Нас восемь товарищей; Петр позавчера перебрал, а поскольку затычка от нашей ванны потерялась, и никто из нас понятия не имел, где она может быть, то Петр по пьяной лавочке разнес «Калашниковым» ванну вдребезги. Теперь он протрезвел и говорит, что ему очень неудобно. Это прекрасно, что он раскаялся, но у нас теперь нет ванны, и мы не можем вымыться. Я сказал, что достану новую. Ну что, договорились?

— Договорились! — сказал Миша восторженно, они ударили по рукам, и сделка состоялась. 30 метров медных труб, их на первое время хватит. Уже на следующий день они с Левой доставили ванну народного предприятия «Sanitas» в виллу, где раньше жили нацистские офицеры, а теперь советские, и Миша установил там эту ванну. Все были в восторге, конечно, новую ванну надо было обмыть, что привело к новой попойке. Они провозглашали здравицы в честь Советской Армии и Левы, и Миши, а потом это повторялось снова по кругу. Около полуночи Лева отвел Мишу в сторонку для серьезного разговора, пока остальные продолжали пьянствовать, пели, купались и бегали нагишом по комнатам с грязными стенами без занавесок на окнах.

— Послушай, Миша, — сказал Лева, — мы можем пойти в другую виллу, там сейчас тоже никого нет, и там достанем для тебя еще больше медных труб. Но все медные трубы, которые я смогу добыть, тебе в твоем бедственном положении не помогут.

— В моем бедственном положении? — спросил Миша; он уже хорошо нализался. Они распили бутылку коньяка, конечно, самого лучшего — у Левы всегда все самое лучшее, — пока товарищи во дворе пели «Очи черные» и «Темно-вишневую шаль». — Как, то есть, в моем бедственном положении?

— Ну, ты же сам мне рассказал, что твои мастера хотят получить с тебя деньги, а ты понятия не имеешь, где их достать.

— Это так, Лева.

— Вот именно. Это воссоединение не принесло тебе счастья. Правильно, Миша?

— Правильно, Лева, из-за этого воссоединения я оказался в заднице.

— Выпей еще глоточек, Миша! — сказал Лева. — Мы, русские, находимся там же, только еще глубже, я в этом уверен больше, чем в скором пришествии Мировой революции, — извини, это маленькая шутка. Твое здоровье!

— Твое здоровье, Лева.

— А поскольку мы оба сидим в одной заднице и друг другу нравимся, я подумал, что сейчас-то мы и поймаем жар-птицу за хвост и заработаем кучу денег.

— Как мы заработаем кучу денег, Лева?

Пьяные товарищи снаружи тоже вспомнили о Мировой революции и запели «Интернационал». «Вставай, проклятьем заклейменный…»

— Как мы заработаем кучу денег, Лева? — еще раз осведомился Миша, очень громко, чтобы перекричать поющих.

— Мы будем продавать наши страны, — сказал Лева.

— Наши страны? — Миша от ужаса слегка подпрыгнул на стуле.

— Ну, не сами страны, конечно, мы продадим все, что только можно продать в наших странах и на чем сейчас все помешаны, как были помешаны в 1945 году янки, да и мы тоже, только у нас не было денег и нечего было обменять. Так вот, все бросались на эсэсовские значки, униформы и вермахтовские пистолеты, и «Майн кампф» и фотографии Ильзы Кох. Столько концлагерных фотографий просто не могло быть, но кто знал, как выглядела Ильза Кох? Это было так же, как со щепками от креста, на котором был распят Христос. Если уж люди на чем-то помешались и непременно хотят это иметь…

«…Кипит наш разум возмущенный», — ревели те, снаружи.

— Но в наших странах нет ничего, на чем был бы помешан хоть кто-нибудь в мире, — сказал Миша.

— Что ты понимаешь! Я достану, а ты продашь. Поедешь в Берлин, тут рукой подать, 32 километра.

«…Это есть наш последний и решительный бой…»

— Но что ты достанешь, что я мог бы продать, Лева? — опять спросил Миша.

— Я тебе объясню, Миша, я тебе потом все объясню.

«…с Интернационалом воспрянет род людской!»